Мы — организация «Рабочая власть» — представляем Манифест против политического пессимизма. Войны и кризисы стали привычным новостным фоном. Но констатировать кризис капитализма недостаточно, чтобы найти решение. Без малого два столетия назад Карл Маркс написал первый Манифест коммунистической партии, который закончил словами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Мы до сих пор опираемся на основные тезисы, которые стали результатом аналитической и практической работы наших марксистских предшественников, но нам нужно понимать современные экономические и политические отношения в мире, чтобы предложить свой анализ и проверить эти тезисы на прочность. В Манифесте мы рассматриваем современную экономику и политический режим России в контексте её истории, начиная с советского периода, и её положения в мировой системе
Вывод, к которому мы приходим — коммунизм при нашей жизни возможен. Почему мы так считаем и какова роль субъективного фактора — партии — в этом процессе, раскрыто в данном Манифесте.
Если Вы хотите присоединиться к нашей организации, или узнать больше о ней, то можете заполнить форму, размещенную по следующей ссылке.
English translation of the Manifesto
Также у нас есть канал в Telegram
Сегодня, когда мы провозглашаем этот Манифест, миллионы людей по всему миру замерли в тревожном ожидании. Чума, война — что ждет нас впереди? Всеобщий пессимизм — ясный показатель того, что человечество находится в кризисе. Задача, которая стоит перед нами — показать, что это не кризис человечества, а кризис капитализма.
Немногим более 100 лет назад Ленин охарактеризовал современный ему империализм как умирающий, загнивающий и паразитический. К сожалению, он существует до сих пор и также распространяет миазмы своего разложения. Что же до его паразитического характера, за последние столетия эта его черта развилась до невероятной степени. На протяжении многих десятилетий экспорт капитала был его главной чертой и визитной карточкой. До тех пор, пока в конце 1980-х мир не перевернулся и крупнейшая экономика мира и, безусловно, самая влиятельная империалистическая держава — Соединенные Штаты Америки — не стала импортером капитала. К концу 2024 года международная инвестиционная позиция США достигла невероятной величины в 22,52 триллиона долларов. Это вызвано гигантским объемом как прямых инвестиций ($5,4 трлн.), так и государственных ценных бумаг ($8,4 трлн.). И если первую сумму еще можно объяснить стремительным, пусть и никак не подкрепленным фактическими дивидендами или показателями прибыли ростом фондового рынка, то вторая кажется необъяснимой загадкой. Доходность 10-летних ценных бумаг американского казначейства в 3-4% не кажется привлекательной на фоне инфляции в тех же США. Что же влечет туда капитал?
Экономическое и политическое могущество США, начиная со Второй Мировой войны, основывалось на росте мировой торговли. Его истоки — международное разделение труда, когда постоянный капитал — машины и технологии, производятся в богатых капиталистических странах, а применяется переменный капитал — в бедных, где стоимость воспроизводства рабочей силы, а значит, и зарплаты, много ниже. В этой схеме скрыто внутреннее противоречие. Развитие промышленности создает спрос на квалифицированную рабочую силу, развивается система образования — рано или поздно развивающаяся страна сама начинает производить станки и прочие машины, становясь конкурентом на мировом рынке. В послевоенные годы этот путь проделали Япония, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Южная Корея. То, что во всех этих странах либо расположены американские военные базы, либо они политически неразрывно связаны с США, не является случайным совпадением. До определенного момента важную роль играла и «коммунистическая угроза» со стороны СССР и его союзников.
Парадоксальным образом именно политика Холодной войны заставила США повернуться лицом к Китаю. Стране, не только в военном и политическом смысле независимой от США, но и обладающей ядерным оружием. Грамотные и дисциплинированные трудовые ресурсы — результат упорной работы китайской компартии — стали лакомой приманкой для западного капитала. Капиталистическая трансформация Китая на основе американских инвестиций неизбежно должна была превратить его в глобального империалиста, способного бросить вызов мировой гегемонии Соединенных Штатов.
На сегодняшний день зависимость Китая от США — это уже не зависимость от американского финансового капитала, напротив, Китай, наряду с Германией, один из крупнейших экспортеров капитала. Это, во-первых, зависимость от американских и западноевропейских технологий, а во-вторых, от крупнейшего рынка сбыта произведенных в Китае товаров. Технологическое могущество Соединенных Штатов восходит к массовой иммиграции 30-х, военно-промышленной гонке Второй мировой и Холодной войн, повышению доступности технического образования в США в разгар космической гонки. Все это в прошлом. Сегодня американские колледжи ежегодно выпускают менее 300 000 инженеров. Примерно столько же, сколько Россия или Иран, и в 4 раза меньше, чем Китай. В последние десятилетия дефицит кадров восполнялся в США за счет иммиграции специалистов из Индии, Китая, России, Мексики и Канады. Теперь ситуация меняется: быстрый рост зарплат технических специалистов в Китае развернул миграционные потоки. Вместе с репатриантами Китай почти бесплатно получает многие ключевые технологии. Технологический разрыв между США и Китаем стремительно сокращается. Это значит, что приближается момент, когда США может полагаться только на протекционизм.
Все попытки вашингтонской администрации вернуть массовые высокотехнологичные производства в США терпят крах из-за недостатка квалифицированных кадров. Американские университеты больше, чем где бы ты ни было в мире, являются предприятиями по выкачиванию денег из студентов и их родителей. Рост «доступности» образования за счет частичного субсидирования образовательных кредитов ведет лишь к стремительному росту стоимости образования, загоняя молодежь в долговое рабство на десятилетия. Кроме того, эмбарго на поставки ключевых технологий в Китай подрывается различными корпоративными лобби. Внешне это выглядит как набор случайных, не связанных между собой факторов. Но все это лишь следствие того факта, что высокое органическое строение капитала приводит к понижению прибавочной стоимости. Для того чтобы сохранить среднюю норму прибыли, капиталисты, иногда неосознанно, вынуждены опережающими темпами развивать отрасли с высокой долей переменного капитала. Прежде всего сферу услуг. Затем — добычу полезных ископаемых. Законы капиталистического развития толкают страну обладающую огромным научным потенциалом, к развитию самых примитивных отраслей. Соответствующим образом формируется рынок рабочей силы.
Рынок услуг имеет очевидный недостаток — он не является экспортно-ориентированным. Для того, чтобы американцы могли оплачивать услуги и растущую ренту, им нужны деньги. Отсюда политика количественного смягчения — то есть стимулирования внутреннего спроса, которая тяжелым грузом ложится на американский бюджет. Это «лекарство» активно применяется в экономике США с кризиса 2008 года, в пандемию — в «лошадиных» дозах. То, что оно позволило удержать экономику «на плаву» — факт. Так же как и то, что побочным следствием такой политики стал перегрев рынка акций: капитализация таких компаний как Nvidia и Tesla превышает их чистую прибыль в 100 и более раз! Перегрев рынка акций неизбежно кончится биржевым крахом, который, как и в «черный четверг» в октябре 1929 года, затронет самые широкие слои американского общества.
Но даже без этой перспективы прямо сейчас необходимость финансирования бюджетного дефицита ($1,833 трлн. — больше, чем ВНП Австралии или Пакистана) в значительной степени определяет политику США. Есть два очевидных способа финансировать дефицит бюджета: печатать деньги или брать в их в долг.
Причина, по которой ФРС может печатать доллары без риска свалиться в безудержную инфляцию — доминирующая роль доллара в мировой торговле. Между тем, в довоенный период доллар медленно пятился под давлением евро. Весна 2022 года стала переломным моментом — доля евро в мировой торговле упала с 36% в 2020–2022 гг. до 21,6% в августе 2024 г. Мировая торговля «впитала» в себя большую часть эмитированных долларов.
Чем хуже экономическая и политическая ситуация в мире, тем охотней государства, страховые и пенсионные фонды покупают казначейские облигации США. Все понимают: экономика США рухнет последней. Чем больше долг, чем выше учетная ставка, тем сложней его рефинансировать. Экономики уже недостаточно — нужна политика. Эта политика — дестабилизация всего, до чего может дотянуться госдеп. Чем больше крови и страдания людей в различных странах мира, тем под меньший процент правительство США может брать деньги в долг. Этот прием отлично сработал и в 2011 и в 2022.
Упомянутая выше потребность в применении переменного капитала стала причиной «сланцевой революцию» в начале десятых годов. Добыча сланцевого газа и нефти требует в разы больше инвестиций и живого труда. Насытив внутренний американский рынок, сжиженный сланцевый газ пошел на экспорт. Из крупнейшего импортера нефтепродуктов и природного газа США к 2021 становится нетто-экспортером. Но добыча сланцевой нефти может быть рентабельна лишь при относительно высоких ценах на нефть. Если раньше Ближний Восток был областью «жизненных интересов США», чтобы нефть не была слишком дорогой, то теперь американская армия и ее сателлиты дестабилизируют Ирак и Сирию для того, чтобы нефть не стала слишком дешевой.
Следующий этап «газовой войны» — схватка США с Россией за газовый рынок Европы. Дешевый российский и, в перспективе трансаравийского трубопровода, который должен был пройти через Сирию, катарский трубопроводный газ — главные конкуренты в этой войне. Сжиженный газ победил. В Сирии идет бесконечная гражданская война. Обломки «Северного потока» покоятся на дне Балтийского моря. Вместо дешевого трубопроводного Россия поставляет в Европу дорогой сжиженный газ.
Буржуазные СМИ представляли предвыборную кампанию в США как едва ли не «последнюю битву» добра со злом, которая должна определить судьбу человечества. В действительности это борьба «вчера» и «позавчера». Программа Байдена-Харрис — ничего не менять. Еще большее количественное смягчение, еще больше хаоса во внешней политике — доллар все вытянет. Если не вытянет — его будут тянуть американские авианосцы. Это программа мировой империалистической прокси-войны.
Программа Трампа «Сделать Америку снова великой» на словах — попытка вернуться в «золотые» 60-е, на деле же это программа возвращения в 30-е. Протекционизм и торговые войны ввергнут США в великую депрессию. Рост цен, стагфляция, крах целого ряда отраслей промышленности, падение уровня жизни. Единственное, что сможет порадовать американцев — Европе и Азии, прежде всего Китаю, придется еще хуже. Это путь к Мировой войне или Мировой революции. То, что лобби транснациональных корпораций в Конгрессе просто не даст осуществиться этому безумию немедленно — слабое утешение.
Победа Трампа — это прежде всего победа Илона Маска, ставшего главным лоббистом Белого дома. Его состояние мгновенно превысило $400 млрд. (что близко к ВНП ЮАР). В США — стране, где процветает миф о «людях, которые делают себя сами», мнение одного сверхуспешного бизнесмена оказалось для избирателей важней всех СМИ корпоративной Америки. Вызванные этим аберрации окажут влияние на весь президентский срок Трампа. Новоизобретенное «Управление по эффективности правительства» — не что иное, как мечта каждого буржуа о «дешевом государстве». Учитывая каннибалистический способ ведения бизнеса Маском, успех которого в значительной степени связан с хедхантингом специалистов, обладающих знанием о ключевых технологиях конкурентов, его столкновение с корпоративной Америкой почти неизбежно. Еще раньше начнется наступление на права профсоюзов и социальные программы. В ходе своей избирательной кампании Трамп заявил: «Я наблюдаю за тем, что вы (Илон Маск) делаете. Вы приходите и спрашиваете: „Ну что, хотите уйти?“ Они выходят на забастовку — я сейчас не буду говорить название компании, — и вы им говорите: „Ок, вы уволены. Вы все уволены. Каждый из вас уволен“».
Под давлением рядовых членов профсоюзы, прежде всего — United Auto Workers, будут вынуждены оказать сопротивление такой политике. Американская молодежь, первое действительно левое поколение в США за многие десятилетия, самим ходом событий будет вынуждена осознать себя прежде всего пролетариями, а не частью определенной расовой или гендерной общности.
На подъеме капитализма протекционизм и защита национальных рынков был обязательным этапом, через который должна была пройти отстающая в своем экономическом развитии страна. Бисмарковская Германия, США накануне и после Гражданской войны, Япония после революции Мэйдзи, Россия при Витте — классические примеры. В начальный период империалистической эпохи ввоз капитала в эти страны лишь ускорил этот процесс. Но в середине XX века наступил момент, когда развитие производительных сил достигло масштабов, много превосходящих масштабы национальных государств. Даже США, которые тратят на исследования и разработки без малого триллион долларов, не могут успешно конкурировать во всех отраслях промышленности и биотехнологий. Промышленность, ограниченная внутренним рынком, обречена на стагнацию и отсталость.
Но если протекционизм как инструмент модернизации работал хотя бы в прошлом, то как способ сохранения status quo он не работал никогда. За скандальной победой либертарианца Миллея на президентских выборах в Аргентине стоит продолжающаяся десятилетия стагнация и деградация аргентинской экономики. Самая богатая и промышленноразвитая в середине XX века страна Латинской Америки. «Земля обетованная» для миллионов эмигрантов, стремившихся сюда из разоренной кризисом и войной Европы, проводя строгую протекционистскую политику, сперва утратила свой промышленный потенциал, а теперь и сельскохозяйственный. Череда умеренно левых и столь же умеренно правых правительств ничего не могла поделать с гиперинфляцией, дороговизной и обесцениванием национальной валюты, толкнув молодежь в руки полоумного авантюриста.
Протекционизм не может решить стоящие перед экономикой США или стран Евросоюза проблемы, но эта «теория» мало волнует корпоративных лоббистов. Принятый в 2022 году «Закон о снижении инфляции» четко показал всему миру, что «приоритетные» отрасли американской экономики будут защищены от конкуренции. Сейчас импорт китайских электромобилей облагается в США 100% пошлиной, а полупроводников — 50%. Трамп прямо заявляет о введении новых пошлин. К этой политике склоняется и Евросоюз, несмотря на то, что Китаю есть чем на это ответить: экспорт станков в эту страну — важная статья экспорта Германии.
В какой-то момент безумная экономическая политика Трампа-Маска неизбежно выльется в политику протекционизма. Стагфляция и падение реальных доходов рабочих ускорит процессы радикализации рабочего класса. В то же время США, Евросоюз и Китай будут вынуждены начать борьбу за Латинскую Америку и Африку. Парадоксальным образом мы приходим к тому же самому сценарию Мировой прокси-войны.
Правительство США ограничивает не только импорт, но и экспорт. Это кажется парадоксом — но это две стороны одной монеты. До тех пор, пока США и ее сателлиты обладают монополией на ключевые технологии и, следовательно, контролем над производством средств производства, они могут ставить палки в колеса своим конкурентам. Это не новая история. Еще в 1949 году (самое начало холодной войны) США создали комитет по контролю за экспортом (CoCom), целью которого было помешать промышленному развитию СССР за счет ограничения доступа к передовым технологиям.
Сегодня решающая точка борьбы между США и Китаем — литография, ключевой технологический процесс в производстве полупроводниковых микросхем. В октябре 2023-го Белый дом ужесточил согласованные с Нидерландами и Японией ограничения на поставки в Китай современных станков для литографии. Прежде всего это касается ASML, которая до введения санкций 49% выручки получала с китайского рынка. Хотя санкции больно ударили по китайской микроэлектронике, их следствием стали мощные государственные инвестиции в разработку собственных фотолитографов (степперов), работающих в области глубокого ультрафиолетового излучения. Уже в 2023 году было достигнуто разрешение в 65nm. Может ли Китай отыграть 12-летнее отставание от ASML в ближайшей перспективе?
Несомненно — да! На протяжении десятилетий западные университеты, исследовательские и инжиниринговые центры охотно нанимали трудолюбивых китайских инженеров и ученых, часто на самую низкую плату. Сегодня десятки тысяч новых Цянь Сэньчжяней и Цянь Сюэсэней1 возвращаются в Китай. Кроме того, корпорации КНР массово «перекупают» инженеров с Тайваня, предлагая им более высокие зарплаты.
Глобализация науки конца XX – начала XXI столетий не только привела к массовой миграции научных кадров, которые все менее становятся национальными, но и к информационной глобализации науки. Корпорации постоянно находятся перед дилеммой: патентовать свои разработки, раскрывая направления своих исследований, или сохранять свои ноу-хау в полной тайне, ограничивая специалистов «подписками о неразглашении». В действительности (и Илон Маск может подтвердить это) оба подхода работают очень плохо.
Техноэмбарго — последняя линия обороны американского империализма перед запретительными пошлинами на все потребительские товары. И степперы — главный укрепрайон этой линии. Если он падет, то все ограничения на высокопроизводительные ускорители вычислений для нужд искусственного интеллекта потеряют смысл, надежды корпоративной Америки на AI как драйвер нового витка экономического роста рухнут. Это неизбежно приведет к краху фондового рынка (если он не случиться раньше) и «окукливанию» экономики США.
Введение евро и экспансия Евросоюза на Восток дали мощный толчок экономики Германии. Впрочем, как показал кризис 2008 года, платой за это стала деградация промышленности «слабых звеньев» еврозоны, прежде всего Греции и Португалии, затем Италии. Жесткие монетарные требования, предъявляемые новые членам ЕС, расположенным на востоке континента, уничтожили большую часть их промышленности. Хотя во время роста экономики накануне 2008 года доступность капитала способствовала созданию рабочих мест, кризис показал, сколь непрочны были эти успехи. Новая волна трудовых мигрантов, теперь уже легальных, двинулась на запад континента. Готовые работать за меньшие деньги, они подрывали рынок рабочей силы в «старой Европе». Рабочий класс не получил ничего от экономического роста предыдущего периода, теперь ему предлагают «ужать пояса».
Экономические успехи Германии — последней классической индустриальной страны Европы — были обусловлены исключительно стремительным ростом экспорта машин и оборудования в Китай с $13,7 млрд. в 2003 году до $99,2 млрд. в 2014. Этот рост основывался на сочетании трех факторов: быстрый рост китайской экономики, дешевый российский газ, рабочие руки мигрантов из Восточной Европы. Темпы роста китайской экономики медленно снижаются, более того, Китай освоил многие типы станков, которые прежде покупал в Германии, и даже экспортирует их, например, в Россию. Дешевого российского газа больше нет.
Также в стране есть мощное движение, пытающееся свернуть Германию с индустриального пути развития. Международная напряженность заключительной фазы Холодной войны, размещение американских ракет с ядерным оружием в Германии, в сочетании с двумя крупными техногенными катастрофами 1986 года — Чернобылем и пожаром на химическом заводе фирмы Sandoz в Базеле, который привел к загрязнению Рейна — вызвали страх и фрустрацию у многих немцев, которую хорошо описал Ульрих Бек в своей книге «Общество риска». В последующие годы из маргинального политического движения «Зеленые» превратились в партию, набирающую 14,7% голосов избирателей на парламентских выборах и входящую в правительственную коалицию.
«Конец истории» Фукуямы нашел свое политическое выражение в концепции «устойчивого развития» — без противоречий, без борьбы, катастроф и революций. Но возможно ли такое развитие вообще? Развитие человечества по Марксу — это неуклонное развитие производительных сил и преодоление вызванных этим противоречий. Постмодернистам удалось увлечь миллионы молодых немцев в мир «зеленых пони», но история вернулась к ним в виде «платежек» за электроэнергию, для того чтобы нанести разящий удар по экономике Германии.
Европа стареет. Этот очевидный демографический факт толкает буржуазию, с одной стороны, к повышению пенсионного возраста и продлению эксплуатации рабочих до крайнего предела, с другой — к привлечению иностранной рабочей силы. Это давно уже не только способ получения сверхприбыли, а необходимое условие сохранения целого ряда отраслей экономики. Строительство, торговля, сфера услуг, пищевая промышленность… Если бы по мановению волшебной палочки, оказавшейся в руках популиста-борца с миграцией, из Британии, Франции, Германии или России исчезли бы все рабочие-иностранцы, то мы бы стали свидетелями коллапса экономики: остановившийся транспорт, застывшие башенные краны на стройках, засыпанные мусором улицы, парализованная промышленность. Этот мысленный эксперимент убедительно показывает, сколь лжива ксенофобская демагогия национал-популистов.
Рассказывая избирателям о своих успехах в борьбе с миграцией, буржуазные политики скрытно ведут настоящую борьбу за трудовые ресурсы. Прежде всего — за квалифицированных специалистов из других стран. Если в 90-е годы распространение ЕС на Восток предоставляло германскому капиталу монопольное право на свое применение непосредственно в странах — новых членах Евросоюза, то последующие этапы евроинтеграции были в большей степени направлены на создание единого рынка рабочей силы и миграцию рабочих в Германию.
Складывается на первый взгляд парадоксальная ситуация: с одной стороны, правящий класс прилагает всевозможные усилия, чтобы заманить в страну иностранных рабочих, а с другой — настраивает против них местное население. Но здесь нет никакого парадокса — для капиталистов выгодно, чтобы рабочие не перевозили в страны, где они работают, свои семьи. В этом случае стоимость воспроизводства их рабочей силы оказывается ниже, чем у местного пролетариата, и появляется возможность платить рабочим-мигрантам меньше. Затем давление на рынок рабочей силы позволяет понижать зарплату местным рабочим. В современной экономике управляемая миграция играет для буржуазии ту же роль, что и безработица.
Разумеется, такая схема работает лишь в случае, когда уровень жизни (и, следовательно, цен) в стране, где живут семьи мигрантов, ниже, чем в богатых странах, где они работают. Это дает и ответ на вопрос, который очень «беспокоит» буржуазных экономистов, почему в какой-то момент разрыв между «новыми» и «старыми» членами ЕС перестает сокращаться.
Все эти рассуждения в точности применимы и к взаимоотношению России с бывшими странами СНГ. Многочисленные препоны на пути натурализации мигрантов, желающих осесть в России. Нежелание российского капитала инвестировать в промышленность стран, откуда идет основной поток мигрантов, чтобы «законсервировать» там бедность.
Но наиболее драматическое развитие событий мы можем обнаружить там, где экономические интересы Евросоюза и России пересеклись самым непосредственным образом — в Молдове и на Украине. Развернулась настоящая борьба за рабочих из этих стран. На протяжении 90-х и 00-х годов молдавские и украинские пролетарии составляли большую часть рабочей силы на стройках Москвы или газовых месторождениях Самотлора. Затем российский капитал столкнулся с конкурентами из западной Европы, которые, как правило, могли предложить лучшие условия труда. Экономическая конкуренция быстро превратилась в политическую борьбу. В ход пошли раздачи российских, румынских и польских паспортов, затем — манипуляции миграционным законодательством.
В демографических реалиях сегодняшней России миллионы квалифицированных рабочих гораздо важнее, чем полумифический сланцевый газ Северного Донбасса или даже Крым с его военно-морской базой и двухмиллионным населением. Абсолютно то же самое относится к Германии и Польше, где осела вторая половина бежавших от ужасов войны украинцев.
На протяжении XX века к власти в большинстве стран Западной Европы попеременно приходили социал-демократы и консерваторы. Выходцы из знатных аристократических родов и «простые парни с соседней улицы» сменяли друг друга, а пережившие все перипетии этого бурного столетия монархи присваивали последним почетные титулы. Этот порядок казался незыблемым. Его не смог поколебать даже кризис 70-х годов. Но затем что-то пошло не так. «Левые» и «правые» партии истеблишмента настолько сблизились между собой политически, что привычка голосовать за ту или иную партию стала определяться скорее культурной традицией, чем осознанным политическим выбором. Мелкая буржуазия, неюнионизированная часть рабочего класса, фермеры, молодежь, которая еще не приобрела устойчивых политических привычек. Вся эта армия постоянно колеблющихся избирателей, которые прежде голосовали «от противного», то есть просто за оппозицию «его величеству», теперь либо просто не приходят на выборы, либо ищут то, что им кажется реальной альтернативой.
Европейский долговой кризис 2010 года вывел на арену истории левых популистов, таких, как греческая Сириза и испанский Подемос, лишь для того, чтобы они могли продемонстрировать свое политические безволие и идейную пустоту. Сириза, имея за спиной поддержку большей части греческого общества, капитулировала, испугавшись бросить вызов бюрократии Евросоюза. Ее крах подкосил Подемос.
Химически чистым примером левого популизма стала Исландия. Финансовый кризис 2008 года привел к краху трех главных банков страны, большая часть вкладчиков которых были гражданами Великобритании. Страна оказалась на грани банкротства. Исландская крона обесценилась на 85%. Массовые протесты продолжались несколько месяцев, пока правое правительство не подало в отставку. Власть в прямом смысле слова валялась на улице. Как часто случается, спасать исландский капитализм вызвались Социал-демократический альянс и бывшие коммунисты из Лево-зеленого движения. И еще комик Йон Гнарр со своей «Лучшей партией». На память о массовом движении и энтузиазме масс у Исландии осталась Конституция, принятая настолько демократичным способом, насколько это можно представить.
Мы уже упоминали выше победу популиста-либертарианца Милея на президентских выборах в Аргентине. Много более драматическая история с протестами в Бангладеш в августе 2024 года. Их причиной стал непотизм функционеров правящей партии, неспособность правительства справиться с затяжным экономическим спадом, коррупция и отсутствием демократии. Студенческая молодежь вступила в схватку с полицией, армейскими спецподразделениями по борьбе с терроризмом и вооруженными бандами молодежной организации правящей партии «Чантра лиг». Важную роль в протестах играли Рабочая и Коммунистическая партия Бангладеш. Героизм молодежи, стоивший жизни как минимум 700 участникам протестов, привел ее к победе. Полиция и армия отступили, премьер-министр Шейх Хасина бежала из страны. Но что было дальше? Лидеры движения «Студенты против дискриминации» согласились с тем, что временное правительство страны возглавит Мухаммад Юнус — банкир и лауреат премии имени Нобеля по экономике, создавший сеть микрофинансовых организаций в стране.
Арабские революции и последовавший за этим подъем радикального исламизма привел к миграционному кризису — сотни тысяч мигрантов из Ирака, Сирии и Северной Африки всеми путями двинулись в сторону Европы. На смену трудовой миграции пришла политическая. Еще 17 лет назад до кризиса 2008 года это навряд ли стало бы такой большой проблемой. Но теперь измотанные несколькими годами политики сокращений бюджетных расходов страны Южной Европы оказались не готовы оказать беженцам достаточную гуманитарную помощь. Более того, пытаясь снять социальное напряжение, местные власти стали сваливать на мигрантов все те проблемы, которые так и не удалось решить после экономического кризиса.
Ниже мы еще вернемся к феномену исламского радикализма. Сейчас же ограничимся замечанием, что беженцы — не более чем срез иракского, ливийского или сирийского общества. В том числе это люди, глубоко впитавшие в себя идеи радикального ислама. Даже хуже. Политически для буржуазии выгодно любое разделение рабочего класса, в частности — на «коренных» граждан и мигрантов. Это предотвращает совместную борьбу рабочих за свои права. Именно поэтому, выступая на словах за культурную интеграцию, буржуазия вовсе не стремится преодолеть культурные и религиозные различия, разделяющие рабочий класс. Поэтому средневековые нормы семейной и общественной жизни, совершенно неадекватные современной эпохе, выдавались буржуазными политиками и их «левыми» адвокатами за культурные традиции и некую «самобытность».
В этой ситуации подъем правых партий, традиционно обыгрывающих тему мигрантофобии, был неизбежен. Повсюду провалившиеся в первых турах выборов представители партий истеблишмента призывали избирателей «сплотиться» вокруг них ради спасения демократии от «коричневой чумы». Но… стоило правым прийти к власти — и немедленно выяснилось, что, исключая, может быть, «Фидес» Виктора Орбана, они оказались точно такими же импотентами, как и их левые оппоненты. Это неудивительно. Европа находится в положении, когда у нее не только нет денег для выполнения предвыборных обещаний, кто бы их ни давал, но даже и возможности их напечатать. Это касается и социальных программ и поддержки самозанятых, мелкого и среднего бизнеса. Национальные правительства оказались спутаны по рукам и ногам бюрократией Брюсселя. Оказавшаяся у власти партия вынуждена вести ту же самую политику, что и ее предшественники.
В какой-то момент кризис сменился паникой. Так, в Румынии результаты первого тура президентских выборов, на которых правые популисты Джорджеску и Ласкони опередили кандидатов от партий, десятилетия заседающих в парламенте и формирующих правительства, были просто отменены решением Конституционного суда по абсурдному обвинению во «вмешательстве России», при том, что Ласкони занимала открыто проукраинскую позицию. На всякий случай в Румынию был послан дополнительный контингент войск НАТО.
Капиталистическая система дестабилизирована повсюду и будет раз за разом рваться в своих слабых звеньях. Сотни тысяч рабочих и студентов будут выходить на улицы. Власть будет валяться у них под ногами. Но пока не существует субъективного фактора — массовой марксистской партии пролетарского авангарда — ее будут подбирать случайные авантюристы и беспринципные популисты с их пустыми обещаниями.
В XIX веке национальное государство дало могущественный толчок капиталистическому развитию. Но уже тогда вставал вопрос о народах «первого» и «второго» сорта. Достойных и недостойных своего национального государства. Прикрываясь сладострастными речами Вильсона о праве наций на самоопределение, империализм США, невероятно обогатившийся на I Мировой войне, вместе с Британией кромсал карту Европы. Его целью была не свобода народов, а максимальное ослабление находящейся на пороге революции Германии и Советской России — создание санитарных зон, отделяющих их друг от друга.
Уже в момент своего создания границы этих лимитрофных государств были слишком тесны для развития производительных сил. Они могли стать (и стали) лишь ареной борьбы внешних сил. Сперва это была борьба Мировой революции и реакции, а после окончательного утверждения в СССР сталинской клики, все в большей степени — германского, французского и британского империализма. Не только Гитлер, Чемберлен, а затем и Сталин делили между собой Восточную Европу. Каждый из лимитрофов стремился оторвать кусок от своего соседа. Так Вторая Мировая война втянула в себя почти все государства Европы.
Ее результатом стала Европа двух лагерей и Холодная война. В каждом из этих лагерей шли процессы экономической интеграции. Это была та самая политика, которая стала продолжением экономики. Европейское объединение угля и стали было немногим больше чем картель. Возникшее на его основе Европейское экономическое сообщество поставило перед собой цель объединения национальных корпораций в транснациональные. Давлению лобби, жизненно нуждавшихся в общем рынке европейских капиталистов, не смогли помешать ни глубоко въевшийся в плоть и кровь европейской политики национализм, ни глубокие шрамы исторической вражды.
Такие же процессы шли в Восточной Европе, где еще раньше был создан Совет Экономической Взаимопомощи. Впрочем, очень скоро выяснилось, что парадоксальным образом интеграцию плановых национальных экономик с их сложным денежно-товарным балансом и дефицитом потребительских товаров осуществить даже сложней, чем рыночных. Недостаточная интеграция стран советского лагеря, внутренняя политическая конкуренция, разрыв с Китаем — гигантским источником трудовых ресурсов — стала одной из причин возникновения проблем с экономическим ростом как с СССР, так и в других странах СЭВ.
Волна буржуазных контрреволюций, прокатившихся по Восточной Европе в конце 80-х — начале 90-х годов, привела к появлению на политической карте более чем десятка новых государств. Но даже их создатели, как постсоветские бюрократы, так и бывшие диссиденты, не верили в возможность их независимого капиталистического развития. Западноевропейский империализм, утративший свои колонии в Азии и Африке, вытащил счастливый билет. Спешно созданный на основе Маастрихтского договора 1992 года Европейский союз начал свою стремительную экспансию на Восток.
Но как мы уже видели выше — экономическая экспансия требует политической экспансии, а та — военной. Впереди Евросоюза шел военный блок НАТО, вступление в который для стран Восточной Европы стало обязательным условием допуска в «Райский сад» имени Борреля. Инвестиции всегда нуждаются в защите силой оружия — не так ли? Дополнительным, но немаловажным, как потом оказалось, фактором, связывающим членство в ЕС и НАТО, стала возможность США сохранить свое влияние в Европе через военное присутствие.
В отличие от России, где бюрократия и партийные чиновники в значительной степени контролировали процесс приватизации, буржуазная контрреволюция в Польше, Венгрии и Чехословакии была столь стремительной, что транснациональные корпорации смогли быстро установить контроль над большей частью национальной экономики этих стран. Однако условием масштабных инвестиций было антирабочее законодательства и реструктуризация экономики, что привело к драматическому росту безработицы, которая достигла в Польше, Венгрии и Словакии 15%-ной отметки. Это привело к падению доверия к «диссидентским» партиям буржуазной контрреволюции. В Польше рухнуло правительство выходцев из «Солидарности».
В этих условиях западная буржуазия хотела иметь более весомые гарантии своего господства. Они должны были быть получены в ходе программы сближения с НАТО и дальнейшего вступления в него. Решение о четвертом расширении было принято на январском 1994 года саммите НАТО. И хотя режиму Ельцина, озабоченному в этот момент лишь собственный выживанием и подготовкой масштабной приватизации, до этого не было ровным счетом никакого дела, Госдеп и лично Клинтон отчетливо понимали, как расширение НАТО повлияет на отношения с Россией. Именно тогда прозвучали слова о том, что это решение может стать «самосбывающимся пророчеством» и приведет к «отчуждению» России. Именно поэтому были приняло решение «прикрыть» подготовку продвижения НАТО на восток программой с типично лицемерным названием «Партнерство ради мира».
Сам по себе Североатлантический договор не содержит никаких специальных требований к его возможным участникам, кроме положения о том, что кандидаты на вступление не имеют действующих соглашений с третьими странами, противоречащими этому договору. Но в 1995 году, уже после того как решение о расширении НАТО на Восток было принято, альянс опубликовал довольно подробный документ «Исследование о расширении НАТО». Помимо некоторого количества демагогии, там есть пресловутый пункт 6, который гласит, что: «Государства, имеющие этнические или внешние территориальные споры, ирредентистские (то есть направленные на объединение этноса) претензии или внутренние споры о юрисдикции, обязаны разрешить их мирно и в соответствии с принципами ОБСЕ. Решение таких споров может быть фактором при принятии решения о приглашении государства в альянс». Исследование не являлось нормативным документом, да и в следующем же пункте было прямо написано, что НАТО само разберется, кого принимать, а кого нет. Но документ был написан в определенном историческом контексте.
В 1993 году в США рассматривались возможные сценарии вступления России, Украины и Беларуси и Казахстана в НАТО. Однако они никогда не прорабатывались до детального уровня. Причины были очень просты. В этот момент инвестиции западного империализма в эти страны были ничтожны, большую часть экономики все еще составлял госсектор, и перспектива дальнейшего развития событий была совершенно неопределенна. Противоречия между уровнем развития производительных сил в этих странах и отведенным им местом в мировой системе капиталистического труда уже стали фактором их политической и социальной дестабилизации. Хотя и неравномерно, этот процесс будет продолжаться в последующие десятилетия. Именно поэтому в США эти страны рассматривались прежде всего как элемент нестабильности на окраине Европы. Именно поэтому Буш добился подписания Лиссабонского протокола к Договору СНВ-1, в соответствии с которым в Россию из стран бывшего СССР были выведены ядерные боеголовки.
Крах колониальной системы после II Мировой войны был неизбежен. Старые империалистические государства — Британия и Франция — были измотаны войной. США — напротив, усилились свыше всякой меры и нуждались в мировом рынке, свободном от всяких ограничений. Все, что могли сделать колонизаторы, пятясь из Азии и Африки — посеять межнациональную и межрелигиозную рознь, рисуя границы самым изощренным образом. Возникшие в результате колониальных революций национальные государства унаследовали от своих бывших хозяев множество феодальных пережитков, которые они тщательно культивировали в своей политике «разделяй и властвуй».
Раз возникнув, эти государства оказались перед лицом глубокого идейного кризиса. Лишь самые крупные из них имели шанс сформировать внутри себя полноценную нацию. Нацию, как правило, говорящую на нескольких разных языках, и объединенную почти исключительно территориально и экономически, а не культурно. В 60-е годы рост мировой торговли, инвестиции американского капитала, политически мотивированная помощь СССР, введение элементов плановой экономики стабилизировали эти государства. Важную роль сыграла также «зеленая революция» — внедрение высокопродуктивных сортов сельскохозяйственных культур.
Но к 90-м годам все резервы развития оказались исчерпаны. Национальное промышленное производство разорялось, не выдерживая конкуренцию с производством потребительских товаров в Восточной Азии. Стремительный рост аграрного населения в странах, так и не совершивших демографический переход, привел к бегству из деревень. Испытывающая гигантские проблемы индустрия никак не могла поглотить этих людей. Этот процесс затронул в том числе выходцев из среднего класса в городах: получившая высшее образование молодежь не могла найти себе применение в секторе государственного управления и образования, испытывающем сокращения бюджетов под давлением МВФ. В целом ряде стран сложилась революционная ситуация. К сожалению, проблемой для коммунистов стало не только отсутствие субъективного фактора -– коммунистической партии. В Иране 1979 такая партия (Тудэ) была, но это не помешало исламистам взять власть.
Подъем исламского фундаментализма — это следствие сочетания двух благоприятных факторов. С одной стороны, усиление экономической роли мелкой, прежде всего — торговой буржуазии и идущего за ней люмпен-пролетариата. С другой, разочарование масс в светском национализме (как сирийском, так и панарабском). Массы инстинктивно чувствуют, что главная причина кризиса арабского мира — ограниченный характер национальных экономик.
Единое арабское государство от Ливии до Ирака, которое, будь оно создано, объединило бы трудовые ресурсы Египта и Сирии с Аравийской нефтью и обеспечило бы процветание арабскому миру. Идея арабского социализма не была пустыми словами, это была реальная политическая программа, за которой шли миллионы людей. Она была подорвана и разрушена силами капитала, которые боялись сильного арабского государства, способного обеспечить мир на Ближнем Востоке и справедливые цены на нефть.
Радикальные исламистские организации в ранний период своей истории, поддерживались сперва спецслужбами Израиля в качестве противовеса палестинским организациям социалистической ориентации. Затем их поддерживало ЦРУ для мобилизации афганских моджахедов, воюющих против просоветского правительства Афганистана. Наконец, вторжение США в Ирак в марте 2003 года привело к политическому и гуманитарному кризису, конечным результатом которого стало возникновение ИГИЛ2. Как прежде идея объединения всех арабов, так теперь идея объединения всех суннитов мобилизовала люмпен-пассионариев из множества стран мира. И хотя ИГИЛ как военная организация был разгромлен, его боевики никуда не делись. Они остались в той же Сирии, с теми же идеями, только теперь называются Хайят Тахрир аш-Шамa2. И именно они захватили власть в Сирии, потерянную гнилым и коррумпированным режимом Башара Асада.
Главным бенефициаром этой победы исламистов стал Израиль, который не только оккупировал стратегически важную часть территории Сирии, но и преломил в целом неудачно складывающуюся для него войну с ХАМАС и Хезболлой. Крах режима Башира Асада — это прежде всего поражение алавитского меньшинства — приверженцев гностического течения в шиитской ветви ислама, на протяжении нескольких десятилетий игравших ключевую роль в сирийской политике. «Шиитский» блок, включавший в себя, кроме Ирана, в военном и экономическом положении самого мощного противника Израиля в регионе, также хуситов, Хезболлу в Ливане и асадовский режим в Сирии, был ослаблен. Но радость Израиля преждевременна. С тактической точки зрения раздоры и хаос выгодны Израилю, но стратегически — сила, способная объединить арабский Ближний Восток против Израиля, как показала история, не может возникнуть из порядка, из сложившихся политических сил — она может появиться лишь из хаоса. Из стихийной тенденции арабов к объединению.
Война, которую с исключительной жестокостью вел Израиль весь последний год, показала не только слабость и разобщенность его противников. Она вновь подтвердила готовность палестинцев сражаться до конца за право жить на своей земле. Что более важно — она продемонстрировала ограниченность военного потенциала Израиля, который смог добиться успехов на поле боя против плохо вооруженного противника лишь крайним напряжением сил. В условиях всеобщей дестабилизации мировой политики единственной возможностью обеспечить безопасность еврейского населения Палестины является демонтаж режима апартеида, возвращение беженцев и создание единого светского арабо-еврейского государства.
В июне 2006 года, когда на Петербургском международном экономическом форуме министры экономики Бразилии, России, Индии, Китая подписали договор о создании БРИК, мало кто отнесся к ней всерьез. Бразилия, Россия и примкнувшая к ним в 2010 году ЮАР спокойно продавали свое сырье и металлы на западных товарных биржах, Китай критически зависел от экспорта в США, что же касается Индии, то она была более всего озабочена интеграцией в систему мирового капиталистического разделения труда.
Последующий рост турбулентности в мировой политике и экономике, приход к власти в Китае Си Цзиньпина, изгнание России из клуба G8, первый президентский срок Трампа и развязанная им торговая война с Китаем придали БРИКС реальный политический вес. Ежегодные саммиты стали своего рода альтернативой клубу G7 («Большая семерка»). Символической отметкой стал 2020 год, когда суммарный ВНП БРИКС превысил ВНП G7. Введение целого ряда санкций в отношении России развернуло традиционные сырьевые и товарные потоки в мировой торговле. Которая стала более маржинальной, но и более рискованной. В начале 2024 года к БРИКС присоединились Иран, Египет, Эфиопия и ОАЭ.
Как мы уже писали выше, избрание Трампа президентом США порождает риск протекционизма. Это почти наверняка приведет к формированию империалистических альянсов. Начнется дележ рынков сбыта, сырья, приложения капитала. Новые члены альянса (вместе с колеблющейся Саудовской Аравией) окончательно балансируют такой рынок.
Это не значит, что дальнейшее ограничение экспорта в США не будет жестоким ударом по экономике Китая, но ему есть чем ответить. Прежде всего, это угроза создания новой валюты, которая должна бросить вызов доллару США. Американская экономика весьма болезненно перенесла появление евро, новая валюта, если исходить из объемов импорта-экспорта стран-участников может быть даже более опасной. Трамп уже предупредил страны БРИКС о введении 100% пошлин в случае реализации такой программы. Хотя планы создания полноценной валюты выглядят на данный момент нереальными, но создание технической валюты для внутренних банковских взаимозачетов вполне возможно в случае углубления противоречий между США и Китаем. Другой аспект — растущее научно-техническое сотрудничество между странами БРИКС, развитие которого резко интенсифицировалось в последние годы на фоне быстрого развития китайских университетов.
Но у триумфального роста экономик большинства стран блока есть и другая сторона. Страны в фазе роста гораздо менее устойчивы к кризисам перепроизводства. Прежде всего это угроза массовой безработицы в сочетании с отсутствием развитой системы поддержки безработных. Несмотря на то, что кризис 2008-10 годов ударил по Китаю слабей, чем по странам «Большой семерки», в чисто социальном плане, Китай перенес кризис даже тяжелее. Сворачивание мировой торговли приведет к массовой безработице и социальным протестам. Возникнет революционная ситуация. Эти страны на данный момент не являются слабыми звеньями капитализма. Буржуазия и защищающая ее интересы бюрократия имеют большие возможности по подавлению движения рабочего класса. Но раз революционное движение начнется в одной из этих стран, оно просто в силу масштаба не может быть подавлено извне.
Величайшее достижение Гегеля и Маркса состоит в том, что они показали, что настоящее — это результат борьбы исторических тенденций, родившихся в прошлом. Экономическая и политическая система современной России не выросла из ниоткуда. Она была построена на обломках советской плановой экономики и исходно ее развитие было в значительной степени предопределено ей.
В результате революции 1917 года власть в России оказалась в руках пролетариата. В последующие годы передовой, но, к сожалению, немногочисленный рабочий класс Советской России пошел на огромные жертвы в борьбе против попыток свергнутой им буржуазии восстановить свое классовое господство. Тяжесть борьбы против внутренней и внешней контрреволюции вылилась в усиление сверх всяких пределов инструмента власти рабочего класса — государства диктатуры пролетариата. Исходно основой этого государства являлись непосредственная организация рабочего класса в органы своего самоуправления — рабочие советы. Но в первые годы революции рабочие были лишь небольшим меньшинством населения страны. Мобилизация крестьянства, то есть мелкой буржуазии, на фронты Гражданской войны сыграла важную роль в победе Красной Армии, но одновременно привела к росту роли крестьянства в экономической и политической жизни страны. РКП(б) была вынуждена отступить в экономике, провозгласив начало Новой экономической политики.
Имея возможность маневрировать между пролетариатом и мелкой буржуазией, надстройка — то есть государство, получила возможность значительно меньше прислушиваться к мнению рабочего класса и его советов. Угроза раскола принявшей в свои ряды множество крестьян-красноармейцев РКП(б) привела к постепенному разрушению демократических традиций большевистской партии. Политическая дискуссия о будущем революции между правым (бухаринским) крылом в партии, считавшим обогащение середняка и удовлетворение его потребностей основой развития советской экономики, и левыми в лице Троцкого и Преображенского с его концепцией первоначального социалистического накопления через беспощадную эксплуатацию досоциалистических укладов была использована центристской фракцией Сталина для термидорианского переворота в руководстве партии.
Установившийся режим, который сам Троцкий называл деформированным рабочим государством, был формой пролетарского бонапартизма, то есть балансирования между классами. Хотя уже к концу 20-х годов, на фоне «хлебной забастовки», стало очевидно, что интересы пролетариата и мелкой сельской буржуазии несовместимы и прогнозы Левой оппозиции полностью оправдались, преследование и исключения ее сторонников в РКП(б) и Коммунистическом интернационале лишь усилились. Бюрократия была вынуждена реализовывать идеи левых, но делала это в спешке и в грубой бюрократической форме. Опираясь больше на государственный аппарат насилия, чем на организованный рабочий класс. То же самое касается индустриализации. Предложения Троцкого, которые еще тремя годами ранее высмеивались Сталиным, теперь реализовались в еще более сжатые сроки. Авантюризм в планировании и диспропорции в экономике привели к ухудшению положения рабочего класса. Принудительно загнанное в колхозы крестьянство прозябало в нищете. Но, пусть и дорогой ценой, индустриализация сделала СССР к концу 30-х годов промышленно развитой страной с многочисленным молодым рабочим классом.
Угроза внутренней контрреволюции миновала и возникли объективные предпосылки для демократизации в партии и рабочем государстве. В этих условиях Сталин нанес удар на упреждение: с одной стороны, Конституция 1936 года ликвидировала рабочие советы и декларировала построение социализма, с другой — ужас «большого террора» 1937 года парализовал волю выживших членов партии. Ленин, как известно, отрицал возможность построения социализма в отдельной стране, рассматривая революцию в России исключительно в международном контексте. Теперь, когда коллективизированное крестьянство полностью утратило политическую субъектность, бюрократия оказалась вынуждена апеллировать к внешней угрозе (и этому способствовал подъем германского нацизма). Если прежде внешняя политика СССР была, насколько это возможно, политикой экспорта революции, то теперь даже военная экспансия оправдывалась как защита «осажденной крепости».
Индустриализация стала мощным толчком развитию советской экономики. Но экономика любого переходного общества содержит внутренние противоречия. Исходно советская экономика, вышедшая из НЭПа, носила товарный характер. Промышленные товары и машины производились для продажи на рынке. Ускоренная индустриализация была нацелена на создание производства средств производства, которые поступали на другие государственные предприятия и на МТС в рамках установленного плана. Хотя экономические расчеты между предприятиями и проводились в рублях, эти безналичные рубли были полностью оторваны от наличных рублей, которыми выплачивались зарплаты рабочих и служащих. Баланс зарплат рабочих и цен на потребительские товары определялся триадой Госплан-Госкомцен-Госкомтруд. Хотя два последних декларировали, что они руководствуются при установлении цен и расценок «объективными критериями», в отсутствие рынка это зачастую была политически мотивированная фикция.
В СССР не было как такового финансового рынка, а относительно свободным был только «колхозный» рынок (там торговали колхозники, а не колхозы, которые всю сельхозпродукцию, кроме небольших натуральных выплат по трудодням, сдавали государству), доля которого снижалась год от года. В то же время, в стране существовал рынок рабочей силы. Хотя оклады рабочих и служащих устанавливались Гострудом и были одинаковыми (без учета районных коэффициентов), начиная с конца 1930-х годов дефицит рабочих рук вынуждал предприятия за них бороться. Основным механизмом этой борьбы (наряду с раздачей бесплатного жилья) была аккордно-премиальная система труда3 и поддержка стахановского движения. В 70-е годы реальная заработная плата промышленных рабочих могла в два и более раза превышать их оклад.
«Сдельщина» и постоянное перевыполнение плана дезорганизовывало экономику. Поскольку для изготовления сверхплановой продукции требовались сырье и комплектующие, то предприятия всеми правдами и неправдами пытались получить их больше плановых потребностей. Их огромные запасы накапливались на предприятиях «мертвым» капиталом.4 В то же время на других предприятиях возникал дефицит комплектующих. Партийные и хозяйственные органы оказывали давление на Госснаб, пытаясь «выбить» лишние детали. Крупные заводы пытались сами производить комплектующие, чтобы не зависеть от смежников. Это снижало эффективность и качество выпускаемой продукции. Плановая экономика погружалась в хаос. Другим следствием стремления перевыполнить план и неизбежной «штурмовщины»5 в конце года был массовый брак — бич советской промышленности.
Хотя инвестиции в промышленность все время росли, отдача от них с середины 70-х годов начала снижаться. Если на цеховом уровне соцсоревнование приводило к браку, то на уровне министерств и областей оно препятствовало модернизации. От директоров, министров и Первых секретарей требовалось перевыполнение плана. Остановленное на реконструкцию предприятие формально снижало эти показатели. В стране строились новые заводы, но старые, с изношенным и устаревшем оборудованием, не закрывались. Причем, как правило, именно там были сосредоточены лучшие, самые опытные кадры, которых не хватало на новых производствах.
«Социалистическое соревнование» не только порождало конкуренцию рабочих за «лучшие» заказы и сеяло рознь среди рабочих, но и способствовало появлению в экономике «лишних» наличных денег, не обеспеченных товарной массой. При Сталине эти деньги периодически изымались конфискационными денежными реформами и Государственными займами. В последующий период они привели к возникновению так называемого «денежного навеса» — личных денежных накоплений в сберкассах и матрасах. Поскольку в СССР цены регулировались государством и инфляция, начиная с 50-х годов, была крайне незначительна, то к началу 70-х годов это стало серьезной макроэкономической проблемой. Попытки решить эту проблему через строительство кооперативного жилья, массовый выпуск легковых автомобилей и высокие налоги на предметы роскоши не могли решить эту проблему.
К концу 70-х годов в обществе возникло массовое недовольство сложившейся ситуацией, которое охватывало все слои общества. В партийных верхах было общее ощущение необходимости каким-то образом повысить как мотивацию, так и трудовую дисциплину рабочих и служащих, однако не было консенсуса о том, как это сделать. Рабочие и специалисты считали необходимым повышение своей роли в управлении производством, кроме того, всех раздражала информационная закрытость советского общества. Как это часто бывает, внешний фактор — падение цен на нефть, источник валюты для закупки импортного ширпотреба6, которым покрывался товарный дефицит, стал для членов Политбюро своеобразным призывом к действию, а именно к избранию Михаила Горбачева в 1985 году на пост Генерального Секретаря ЦК КПСС.
Хотя первые слова о гласности были произнесены еще в апреле 1985 года, знаменитая формула Перестройка-Гласность-Ускорение прозвучала на январском пленуме ЦК КПСС 1987 года. Фактическая ликвидация цензуры в прессе, а затем и на телевидении, позволила прессе обратиться к наиболее закрытой теме советской истории: сталинским репрессиям. «Толстые» литературные журналы начали публиковать критические статьи с анализом классовой природы СССР. Большей частью этот анализ сводился к различным вариантам теории государственного капитализма, но это было скорее следствием того, что работы Троцкого о природе СССР и, прежде всего, «Преданная революция», были все еще заперты в спецхранах. Массовые настроения и чаяния масс в 1987-88 годах сводились к необходимости реформирования СССР на основе большей демократии и гласности. В наэлектризованном воздухе витали идеи политической революции, такой, какой ее видели Лев Троцкий и Левая оппозиция.
Не хватало лишь субъективного фактора. Левое диссидентское движение в СССР насчитывало несколько десятков активных участников, к тому же в Перестройку большая его часть встала на социал-демократические позиции. Единственным шансом зажечь массы был бы импорт идей революционного марксизма из-за рубежа. К сожалению, осколки распавшегося к этому моменту на множество частей IV интернационала оказались неспособны выполнить свою историческую миссию. Это относится и к ничтожности тех людских ресурсов, которые работали в СССР в этот период (не более десятка человек) и тем более к их издательской активности — «Преданная революция» была впервые издана в СССР массовым тиражом лишь в 1991 году, в тот момент, когда настроения масс сдвинулись далеко вправо.
1988 стал годом первых массовых митингов, организованных возникшим годом ранее «Мемориалом», годом создания Демократического Союза, декларации Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» и действительно массовой политизации. Но одновременно менялась экономическая ситуация в стране. Принятое в 1987 году положение о Центрах научно-технического творчества молодежи и «Закон о кооперации» 1988 года пробили изрядные дыры в переборках, отделяющих море «ничьих» безналичных денег предприятий от зарплат рабочих и, особенно, служащих. Сотни предприимчивых комсомольцев (включая Михаила Ходорковского) сделали себе на этом миллионные состояния, но и росли и средние номинальные зарплаты. Если в 1986 году жители РСФСР располагали 181 млрд. рублей, на которые приходилось на 46 млрд. рублей различных товаров, то к 1989 году соотношение стало 155 к 42, а к 1991 году — 548 к 79.
К середине 1989 года товарный дефицит и стагнация заработков шахтеров на фоне роста зарплат в других секторах привели к массовым шахтерским стачкам. Общественные настроения двигались вправо. Чем меньше было в магазинах товаров, тем больше рабочие мечтали о свободном рынке с его товарным изобилием.
За два года в обществе сформировались две влиятельные социальные группы:
Политическая история России — это затяжная борьба национального капитала, ориентированного на китайскую модель реставрации капитализма, и компрадорского торгового капитала с открытым рынком и шоковой терапией. Первый ее этап проходил в 1990-1991 годах. Политическим «лицом» компрадоров после своего триумфального избрания народным депутатом СССР по московскому национально-территориальному московскому округу стал Борис Ельцин. Косноязычный алкоголик с невнятной экономической программой в нужный момент оказался в нужном месте. Он сумел вступить в конфликт с партийно-хозяйственной номенклатурой (и позорно проиграть) в тот самый момент, когда она была совершенно дискредитирована в глазах масс. Несмотря на то, что его политические оппоненты обладали огромными политическими и военными ресурсами, они не имели самого главного — политической воли. Горбачев, который с точки зрения бюрократической логики должен был возглавить фракцию «государственного капитализма», не спешил это делать. Тому были как минимум две причины: бюджет СССР к этому моменту крепко сидел на игле западных кредитов, и Горбачев не хотел ссориться с кредиторами, кроме того, Горбачев, привыкший к обожанию масс, которые в тот момент негативно относились к возможному свертыванию демократии, боялся потерять остатки их поддержки.
Это привело к тому, что в августе 1991 года Горбачев был арестован ГКЧП, который возглавил Геннадий Янаев, которого силовики даже не удосужились заранее посвятить в детали переворота. Массовая мобилизация москвичей, в том числе рабочих, в сочетании с недееспособностью изрядно разложившегося к тому моменту госаппарата привела Ельцина к власти. Прямым следствием этого стал развал СССР осенью того же года. 2 января 1992 года регулирование цен было отменено, и к концу года они выросли более чем в 25 раз. «Шоковая терапия», навязанная американскими советниками-экономистами и их российскими учениками, сопровождалась резким ростом безработицы и обнищанием населения. В то же время экспорт энергоносителей и металлов, невероятно прибыльный из-за падения курса рубля, все еще лицензировался. Счастливые обладатели лицензий из окружения Ельцина зарабатывали на этом сотни миллионов долларов. Между тем, у государственных промышленных предприятий правительство изъяло всю валюту, которая находилась на счетах Внешторгбанка. Депутаты Верховного совета РСФСР, в своей массе — директора предприятий или их лобби, были в бешенстве. Началось противостояние Верховного совета и Ельцина. Но действовать они не спешили, так как у них было срочное дело — шла «ваучерная» приватизация.
В тоже время массы двигались влево. РКРП выводила на московские улицы сотни тысяч своих сторонников. При этом власть Ельцина и его фракции еще не была консолидирована. В армии шло брожение, средний офицерский состав в основном был на стороне Белого доме на Краснопресненской набережной, где заседал Верховный совет. Вместо решительных действий так называемая «красно-коричневая» оппозиция, состоящая из коммунистов и патриотов-антизападников (включая открытых антисемитов из РНЕ), тратила время на бесплодные переговоры с перешедшим на сторону Верховного совета вице-президентом России Александром Руцким. В конечном счете в наступление перешел сам Ельцин. Героическая борьба коммунистов с верными президенту войсками и полицией в октябре 1993 года завершилась их поражением. Буржуазная контрреволюция в России свершилась.
Это не значит, что режим не имел социальной базы. Приватизация в сочетании с жесткой финансовой политикой Центробанка, навязанной МВФ, уничтожила как экономические связи между предприятиями, так и централизованную систему торговли. Повсюду появились стихийные рынки, у каждой трамвайной остановки выросли круглосуточные ларьки. Миллионы вчерашних инженеров продавали привезенные из Турции тапки, рядом работницы трикотажных фабрик продавали носки, которые им выдали в зачет зарплаты. Формировался новый класс мелкой буржуазии, в котором шел стремительный процесс концентрации капитала, который иногда прерывался убийствами должников.
Выборы были свободными и демократичными ровно в той степени, в которой они ничего не решали. У местных властей просто не было денег. Государственная Дума принимала законы, которые никто не собирался исполнять. Перед президентскими выборами 1996 года «Семибанкирщина», правящая от имени уже недееспособного президента, провела залоговые аукционы, практически бесплатно приватизировав основные нефтедобывающие компании. 2% рейтинг популярности не помешал Ельцину победить Зюганова на президентский выборах, причем в Татарстане результаты выборов в I и II туре оказались диаметрально противоположными. Ни у кого не было сомнений, что результаты выборов сфальсифицированы, но ни демократическая общественность, ни сам Зюганов и не думали протестовать.
Налоги собирались только подоходные, и только с рабочих на крупных заводах и с нищенских зарплат бюджетников. Когда мэр Нефтеюганска Владимир Петухов возмутился тем, что ЮКОС демонстративно не платит налоги, то в качестве подарка Ходорковскому на день рождения глава службы безопасности компании Пичугин организовал его убийство. Бюджет России финансировался почти исключительно через пирамиду ГКО, по которым выплачивались безумные проценты, и которая обогащала всех, кто имел инсайды Центробанка.
Но «однополярный мир» оказался совсем не так устойчив, как предполагали его создатели. И не только в политике — конфликт на Балканах перекинулся теперь на Косово — автономный край в составе Югославии. Но и в экономике: в 1997 году разразился Азиатский экономический кризис. Финансовая система, построенная в России по лекалам американских советников, не выдержала давления мирового рынка и с треском рухнула. Массовые банкротства и стремительная девальвация рубля привели к политическому кризису в стране. Государственная Дума не утвердила Кириенко на пост премьер-министра, и Ельцин, не решившись распустить Думу, фактически признал свою капитуляцию. В сложившихся условиях КПРФ могла взять власть в свои руки, но предпочла пойти на компромисс, поддержав «техническое» правительство Примакова-Маслюкова. Однако, как выяснилось, это правительство вовсе не было «техническим». Напротив, оно выражало интересы владельцев старых, еще советских предприятий, оживших на фоне падения рубля.
Политическим выражением этого стала знаменитая «Петля Примакова». 24 марта 1999 года Примаков отправился с официальным визитом в Вашингтон. Не слишком афишируемой целью визита было согласование стабилизационного кредита МВФ в размере пяти миллиардов долларов. Самолет находился уже над островом Ньюфаундленд, когда вице-президент США Альберт Гор сообщил о решении НАТО начать бомбардировки Югославии. Примаков решил отменить визит в США и приказал, развернув самолет в воздухе, возвращаться в Москву. В это время десятки тысяч москвичей собрались у комплекса американского посольства в Москве. Градом камней были выбиты стекла третьего этажа (они не были бронированными). Полиция не вмешивалась, по крайней мере до тех пор, пока кто-то из патриотов не выстрелил в здание из гранатомета.
Реакция Примакова не должна вызывать удивления. Статус Косово и Метохии в Югославии формально ничем не отличался от статуса Чечни в Российской Федерации. Обе мусульманские республики были автономиями, никогда не имеющими права выхода из федераций. И там, и там мощное сепаратистское движение использовало вооруженные методы борьбы. Разве что чеченское сопротивление было более успешным. После потери Грозного в 1996 году российская армия отступила из республики, которая в этот момент де-факто была независимым исламским государством. Да еще, в отличие от Косово и Метохии — исторической части Сербии — Чечня была окончательно покорена Россией лишь в середине XIX века. Наконец, с «гуманитарной» точки зрения, действия сербской армии в Косово были просто невинными шалостями по сравнению с зачистками чеченских поселений. Хотя через призму европейских и американских СМИ ситуация преломлялась совсем в другом ключе. Чечня была полностью вытеснена из информационной повестки, в то время как умело срежиссированные репортажи из Косово шли сплошной чередой. Это не было случайностью. После кризиса 1998 года Россия (как и Украина) окончательно прослыли «гиблым местом» в инвестиционном плане. А как мы все знаем, там, где нет экономического интереса, «гуманитарная повестка» не существует. Но Примаков и стоящая за ним национально-ориентированная буржуазия понимали, что ситуация в России меняется. Наметился тренд на импортозамещение и поиск ниш для сбыта высокотехнологичной продукции, который неизбежно приведет к конфронтации с Западом.
Положение Ельцина и его политического окружения было настолько безнадежным, что национальная буржуазия — а именно ее интересы представляла фракция КПРФ в Думе, решила взять реванш. Ученый востоковед Примаков был назначен премьером, а член КПРФ и бывший председателя Госплана СССР Маслюков — его заместителем. Это было не лучшее время, чтобы занять такую должность, но оттеснив либералов от управления экономикой и использовав резкое падение зарплаты рабочих, правительству удалось добиться существенного промышленного роста в России, хотя он и носил восстановительный характер. Не слишком доверяющая КПРФ национально-ориентированная буржуазия сформировала к парламентским выборам 1999 года блок «Отечество — Вся Россия» и готовилась использовать успехи правительства, чтобы выиграть парламентские, а затем и президентские выборы.
Через два месяца Примаков был неожиданно смещен с поста премьера и под контролем «семьи» было сформировано новое либеральное правительство, которое возглавил Министр внутренних дел Степашин. Было очевидно, что Ельцин неспособен управлять страной, но для того чтобы непопулярного премьера сделать президентом, была необходима «маленькая победоносная война». В августе отряды чеченского полевого командира Басаева (имевшего давние деловые отношения с Березовским) вторглись в Дагестан. Casus belli оказался как никогда кстати, но вмешались непредвиденные обстоятельства. Вместо того, чтобы приветствовать «братьев по вере», спешно сформированное дагестанское ополчение атаковало и разгромило отлично вооруженные отряды Басаева и Хаттаба. Не слишком решительный Степашин просто не успел начать войну!
Но Березовского было уже не остановить. 9 августа 1999 года вместо министра внутренних дел премьером был назначен директор ФСБ Владимир Путин. А уже в первой половине сентября, после ряда террористических актов (взрывов жилых домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске), части российской армии начали выдвигаться к чеченской границе. 1 октября началась Вторая Чеченская война, которая сопровождалась огромным числом жертв среди мирного населения республики в ходе бомбежек, обстрелов и зачисток населенных пунктов. «Международная амнистия» оценивала общее число погибших мирных жителей в 25 тысяч человек.
Группы правозащитников пытались действовать, но натыкались на глухую стену молчания Западных СМИ. Ситуация разительно отличалась от событий годичной давности в Косово, где, по данным Центра гуманитарного права, мирных жителей погибло или пропало без вести 8661 косовских албанцев и 1797 сербов, 447 цыган и представителей других национальностей. Причем от бомбардировок НАТО погибло 207 мирных сербов и 219 албанцев.
Это молчание западных СМИ имело совершенно конкретную цену. Хотя политическое решение о вступлении стран Балтии в НАТО было принято одновременно со странами Восточной Европы, о которых речь шла выше, США не стремились форсировать их принятие. В апреле вместо вступления в НАТО им предложили стать «кандидатами». Они должны были выполнять различные программы по модернизации и адаптации к НАТО своих вооруженных сил, что в случае стран Балтии звучит довольно иронично. Так или иначе, но твердость Примакова и рост антиамериканских настроений в России очевидно произвел на Клинтона впечатление.7
На встрече в Окленде 12 сентября 1999 года Путин откровенно извинялся перед Клинтоном за то, что Ельцин позволял себе в разгар предвыборной кампании в Думу антиамериканские реплики, объясняя это незрелостью российской политической системы и необходимостью апеллировать к чувствам избирателей, солидарным с народом Сербии и антиамерикански настроенным. Также Путин обещал Клинтону в ряде телефонных разговоров не поддерживать Милошевича во время сентябрьских президентских выборов а Югославии и, по сути, способствовал успеху первой из так называемых «цветных революций». Наконец, в марте 2000 года в интервью ВВС Путин первые решился публично заявить, что не исключает возможности вступления России в НАТО.
Не стоит воспринимать молчаливое согласие Путина на участие стран Балтии в Пятом расширении НАТО как уступку. «Семибанкирщина», в цепких руках которой в этот момент находился и.о. президента, была кровно заинтересована во вступлении стран Балтии в Евросоюз, а значит, неизбежно, и в НАТО. Балтийские порты были важнейшими хабами, через которые компрадоры вывозили минеральные богатства России, а их банковская система — важнейшим каналом отмывания украденных денег. Поскольку конечной точкой финансовых потоков обычно был Лондон, то вступление этих стран ЕС должно было, как им казалось, упростить логистику и затруднить финансовый мониторинг.
Итак, нам осталось понять каким образом Путин из скромного либерала, всерьез рассуждающего о вступлении в НАТО, превратился в главного врага Запада? Почти демоническую фигуру. Трансформация Путина не была следствием давления мрачных каменных стен московского Кремля. Это результат попыток найти для России место в мировой экономике, отвечающее ее техническому и природному потенциалу.
Первый этап этой трансформации был чисто политическим и был связан с периодом затяжного роста цен на нефть начала нулевых. За контроль над ней и шла основная борьба. Как только ситуация в экономике стабилизировалась, причем на рубеже нулевых в основном за счет падения уровня жизни рабочих, а не роста цен на нефть, а значит отступила «угроза коммунизма» в лице КПРФ, среди олигархов возникли разногласия. С легкой руки Колесникова дальнейший процесс лавирования Путина получил неформальное название «равноудаление олигархов».
Освобождаясь постепенно от контроля «семьи», Путин одновременно вынужден был бороться против тенденции продажи ключевых активов, связанных с добычей, транспортировкой и переработкой нефти западным транснациональным корпорации. Хотя этот процесс более всего ассоциируется с неудачной попыткой Ходорковского продать контрольный пакет акций «ЮКОС» ChevronTexaco и ExxonMobil в 2003 году, чуть раньше сделку с «Бритиш петролеум» удалось провернуть Фридману и Вексельбергу с их Тюменской нефтяной компанией. Для олигархов это был самый простой способ вывода капиталов на Запад, где, как они полагали, они будут в безопасности. Для Путина же это означало возможную потерю контроля над ключевой отраслью экономики. Договориться с Ходорковским не удалось. И тот стал искать политические способы противостояния с Путиным, просто скупая накануне выборов проходные места в избирательных списках всех оппозиционных партий, надеясь таким образом сколотить подконтрольную лично себе партию в Государственной Думе. Незадолго до выборов осенью 2003 года он был арестован по обвинению в хищениях и неуплате налогов, впоследствии «ЮКОС» подвергся процедуре банкротства, а его активы были распроданы на торгах.
Вторая Чеченская война и кампания борьбы с терроризмом, которая в сентябре 2001 года становится мировым трендом, вместе с нефтедолларами позволили Путину укрепить государственный аппарат, практически исчезнувший в 90-е годы. Это дало Путину определенную популярность в рабочем классе. К этому периоду относятся попытки Кремля формировать массовые молодежные движения сторонников Путина. Именно в этот момент у режима проявляются первые черты бонапартизма. При этом в области экономики и социальной политики Путин предпринял попытки проведения нескольких либеральных реформ, самой известной из которых оказалась монетизация льгот в 2005 году, которая частично была отменена после массовых протестов пенсионеров.
Участие государства в экономике в этот период почти целиком сосредоточено в нефтегазовом секторе и таможенном регулировании. Рост цен на нефть, а затем и доходов, привел к восстановлению, а затем и росту спроса на товары долгосрочного пользования. В сочетании с видимой стабилизацией режима это привело к бурному росту инвестиций, правда большей частью в нефтегазовую отрасль и сборочные производства, и одновременно открыло доступ для крупного российского бизнеса и финансового сектора к мировому финансовому рынку. Прежде всего через выпуск облигаций, но также и размещение акций.
В машиностроении основная идея либерального правительства первой половины нулевых — создание совместных продуктов с западными ТНК на основе их высокотехнологичных компонентов (и дешевых денег). Проблема была в том, что сотрудничество с прямыми конкурентами на мировых рынках с самого начала приняло уродливый характер. Символом этого сотрудничества стал авиалайнер Sukhoi Superjet 100 с его откровенно неудачным совместным авиадвигателем PowerJet SaM146, единственным достоинством которого было (выполненное) обещание западных партнеров обеспечить процесс сертификации. При этом проекты российских, много более перспективных двигателей были «задвинуты на заднюю полку». Та же судьба ожидала перспективный скоростной поезд «Сокол», который уступил место сименсовскому «Сапсану».
Начало нулевых годов — это период искреннего интереса Путина к Западу и попытки интеграции высокотехнологичных отраслей российской экономики с западными ТНК. Но практически все такие попытки были неудачными. Хуже того, по мере роста платежеспособности потребителей энергетическое машиностроение, станкостроение и особенно авиационная промышленность столкнулись с жесткой конкуренцией западных корпораций, готовых продавать свои более дорогие машины в рассрочку и сдавать в лизинг. Высокие процентные ставки на внутреннем финансовом рынке, разогретом нефтяными деньгами и валютными спекулянтами, не позволяли кредитоваться промышленности. Государственной поддержки и заказов ВПК хватало лишь на выплату неконкурентно низких зарплат рабочим. Единственной лазейкой оставался прямой или опосредованный через российские финансовые структуры доступ к займам в западных банках, что было выгодно в условиях постоянного роста курса рубля к доллару на фоне дорожающей нефти.
Однако встраивание России в мировую финансовую систему, как и десятью годами раньше, поставило ее под удар мирового финансового кризиса 2008 года, скачок курса и падение цен на нефть вызвал волну паники и банкротств. Девелоперы за копейки скупали промышленные предприятия в мегаполисах, прежде всего — в Москве, под коммерческую застройку.
Внешнеполитический курс Путина в этот период — попытки стабилизации цен на нефть и газ за счет прямого выхода на европейских потребителей. В первую очередь на Германию, затем — Австрию и Италию. Политическая ориентация на сотрудничество с Германией, тесное сотрудничество со Шредером и Берлускони, вылилось в проекты строительства новых газопроводов в обход территорий бывших стран СНГ и СЭВ. Именно тогда у Путина появляется риторика о России как «энергетической сверхдержаве», а вопрос о НАТО практически сходит с политической повестки. Между тем обстановка в ближнем зарубежье не была стабильной. Там гремели…
Как мы видели выше, Путин в 2000 году поддержал первую из цветных революций — «бульдозерную» революцию в Сербии. На протяжении 2003-2005 годов пали еще три постсоветских лидера. Для этого были все предпосылки. За 10 лет прошедших с момента обретения независимости большинство республик бывшего СССР так и не смогли стабилизировать экономическую ситуацию.
Так, в Грузии ВНП по ППС был в начале нулевых все еще вдвое ниже, чем в 1990 году. Поражение Грузии в войне с сепаратистскими регионами — Абхазией и Южной Осетией — привело к появлению в Тбилиси десятков тысяч беженцев. Бывший соратник Горбачева Эдуард Шеварднадзе, которого не зря называли «хитрым лисом», пришел к власти в результате военного переворота зимой 1992 года, пережил три мятежа, три покушения и трижды побеждал на выборах, но не смог стабилизировать политическую ситуацию в стране. Впрочем, поссорился с российским руководством он не в 1994, когда призывал США ввести в Грузию войска, а в 1998, когда согласился на строительство нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан в обход России. Шеварнадзе последовательно ориентировался в своей внешней политике на США и поэтому был изрядно удивлен, когда на парламентских выборах 2003 года контролируемая Госдепом молодежная организация «Кмара» («Хватит»), обвинила его политический блок «За новую Грузию» в фальсификации выборов и инициировала массовое гражданское движение, которое вошло в историю как «Революция роз».
Справедливости ради надо сказать, что Шеварнадзе, очевидно, не мог управлять Грузией по-старому, низы совершенно не хотели жить по-старому, а уровень жизни не падал ниже обычного только потому, что падать было уже некуда. Не то чтобы «Кмара» была серьезной силой, но «силовики» защищать Шеварнадзе не рвались, а приехавший по его просьбе министр иностранных дел России Игорь Иванов с очевидным злорадством предложил президенту Грузии подать в отставку. При этом откровенно антироссийская риторика Саакашвили никого в российском истеблишменте в тот момент особенно не волновала. Вскоре Михаил Саакашвили посетил Москву, заискивал перед Путиным и в целом был принят довольно благосклонно. Был правда один нюанс. Но о нем — ниже.
Вопреки популярной в российских проправительственных СМИ легенде, до конца нулевых годов Украина мало интересовала как американский, так и европейский капитал. У нее был имидж своего рода «черной дыры», в которой могут безвозвратно исчезнуть любые инвестиции. Бывшие директора, такие как Кучма и Янукович, и их многочисленные родственники делали все, чтобы подтвердить это реноме. Впрочем, забегая вперед, «сделавшие себя сами» в мутные годы Перестройки Тимошенко и Порошенко от них ничем не отличались.
Политическая конфронтация между Западом и Россией по украинскому вопросу в те годы провоцировалась внутриполитической борьбой на Украине, а не была ее причиной. США и Европа проявляли мало интереса к Украине, с ужасом реагируя на убийство Гонгадзе, отравление Ющенко и прочие «милые» особенности украинской политики.
Часто можно было услышать в те годы, что Украина — это Россия застрявшая в 90-х. Причиной этого было отсутствие «бонапартистской опции» в политическом арсенале бюрократии. И дело здесь не в мифическом свободолюбии украинцев, а в политическом и языковом разделе страны. Авторитарный политический режим неизбежно означал здесь гражданскую войну, и это были рамки политических процессов 2004 года. Большая часть из миллионов людей, вышедших на Майдан осенью 2004 года и сделавших «Оранжевую» революцию, хотели точно того же, что жители России хотели в 90-е. Стабильности и более справедливого распределения сверхприбылей, которые получали в эти годы владельцы и менеджеры предприятий черной металлургии. В отличие от событий 2014 года, «Оранжевая» революция была скорее карнавалом, чем битвой насмерть.
Миллионеры, победившие миллиардеров и ставшие бенефициантами победы Ющенко над Януковичем, немедленно начали грызню за куски пирога. Инициированный Порошенко сахарный, а затем и топливный кризис взвинтили цены и принесли их организаторам миллионы. Это привело к конфликту между президентом и премьером Юлией Тимошенко. А ведь говорят, что назначив Юлию премьером, Ющенко окончательно испортил отношения с Путиным… С ее отставки на Украине началась премьерская чехарда. За срок президентства Ющенко сменились 8 составов правительства, которые возглавляли представители трех партий. О коррумпированности этих правительств ходили легенды.
Приход к власти «проевропейской» фракции если и вызвал энтузиазм в ЕС и НАТО, то только на словах. Инвестиции не то что не текли на Украину сами, их приходилось вымаливать. Единственной удачной сделкой можно считать продажу изъятой у Ахметова и Пинчука «Криворожстали» люксембургской Arcelor. В какой-то момент Ющенко пошел на откровенную авантюру. Не секрет, что атомная энергетика на Западе находится в затяжном кризисе. Новых АЭС строится мало, как и атомных подводных лодок. В этой ситуации Westinghouse Electric Company чинно движется через слияния и поглощения от одного банкротства к другому. В сложившейся ситуации для «Вестингауз» поставки топливных сборок для 4 украинских АЭС оказались критически важны. Но российская корпорация «ТВЭЛ» вовсе не хотела терять украинский рынок. Ее в этом активно поддерживал управляющий электростанциями украинскими «Энергоатом», работники которого не стремились менять «родные» ТВЭЛ на американские. Кроме того, «ТВЭЛ» сделал заманчивое предложение по строительству совместного завода по переработке отработанного топлива.
Вместе с премьерской чехардой продолжился и пинг-понг декларациями о вступлении в НАТО, но если раньше Кучма играл сам с собой, то теперь декларацию Ющенко 2005 года отозвал Янукович, который в 2006 стал премьером после победы его партии на выборах. В начале 2008 года произошёл скандал, поводом для которого стало заявление генсека НАТО о том, что организация получила письмо за подписями президента Украины, нового премьер-министра Юлии Тимошенко и спикера парламента Арсения Яценюка с просьбой присоединить Украину к «Плану действий по членству в НАТО». Скандал вокруг появления этого «письма трех» вызвал политический кризис, парализовавший работу украинского парламента на два месяца.
Реакцией на поддержку США Ющенко во время «Оранжевой революции» и позицию Госдепа в вопросе о вступлении Украины в НАТО стала речь Путина на Мюнхенской конференции по безопасности 10 февраля 2007 года. В ней он заявил: «Для современного мира однополярная модель не только неприемлема, но и вообще невозможна». Кроме того, Путин впервые резко высказался против использования ОБСЕ в политических интересах Запада, вспомнил о гарантиях нерасширения НАТО на восток и намекнул на возможную денонсацию Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ). Выступление Путина вызвало нервную реакцию в американских политических кругах, которые в один голос предрекали возобновление Холодной войны.
Дальнейшие события развивались на Бухарестском саммите НАТО в апреле 2008 года. Из-за того, что на нем обсуждалось несколько болезненных для российской дипломатии проблем: признание независимости Косово, размещение американских систем ПРО в Чехии и Польше и, прежде всего, присоединение к плану действий по членству НАТО Украины и Грузии, Буш решил пригласить Путина на два последних дня саммита в качестве гостя. Очевидной целью этого приглашения было успокоить Путина, объяснив, что, во-первых, ПРО это просто неизбежный элемент антииранской истерии и в силу своего ограниченного характера не угрожает России с ее многочисленными ракетами, а во-вторых, совершенно невозможно включить Грузию и Украину в План действий по членству в НАТО, поскольку первая имеет неурегулированные территориальные конфликты, а вторая вообще непонятно, подавала заявку или нет.
Между тем основная тема саммита — обсуждение ситуации в Афганистане, где управление Международными силами давно было передано НАТО, тоже воспринималась Путиным и его советниками неоднозначно. Появление месяцем раньше нового американского полевого устава — FM 3-07 Stability Operations — регулировало действие американской армии на оккупированных территориях. Американская армия и машина НАТО училась вести «оборонительные» войны в тысячах километров от Атлантического океана.
К сожалению для всего мира, 2008 был годом президентских выборов в США. Буш только что поддержал Джона Маккейна как кандидата от Республиканской партии и теперь был вынужден по крайней мере на словах поддерживать политическую повестку этого «ястреба» и «героя» Вьетнамской войны. Заявление НАТО по Украине и Грузии было дипломатичной формой отказа, но раздраженный и чувствующий себя обманутым Путин понял его совершенно иначе. Кстати, как мы увидим ниже, президент Грузии Саакашвили понял его точно также, как и Путин. Это имело трагические последствия.
Саммит проходил незадолго до инаугурации Дмитрия Медведева в качестве нового президента России. Из-за конституционных ограничений Путин не мог принимать в них участия, став Председателем Правительства и встретив на этой должности удар мирового кризиса.
Для Саакашвили, как и для многих других либеральных политиков, учившихся в США, вступление в НАТО всегда было волшебной палочкой, способной решить любую проблему. А проблемой, стоящей перед Саакашвили после его прихода к власти, стало его твердое обещание присоединить к Грузии сепаратистские регионы: Абхазию и Южную Осетию. Поскольку обещал он это беженцам из Абхазии, исторически составляющим собой активное ядро любых политических протестов в Тбилиси, то невыполнение этого обещания было чревато различными неприятностями. С другой стороны, устав НАТО запрещает принимать в организацию страны с территориальными претензиями к соседям.
Кого-нибудь другого это противоречие смутило бы, но уж точно не политика, кончившего краткие курсы в Международном институте прав человека. Раз Джордж Буш сказал, что он приветствует решение Грузии вступить в НАТО и этому мешают лишь формальности, то он, очевидно, поможет их устранить. Тем более США всегда правы, это ведь однополярный мир, не так ли? Поэтому Саакашвили просто решил напасть на Южную Осетию. Для начала. С точки зрения логистики, да и просто наличных сил, воевать с Южной Осетией, отделенной от России большим Кавказским хребтом, проще, чем с Абхазией.
Чтобы его не обвинили в развязывании войны, Саакашвили решил начать с эскалации пограничных конфликтов. Поэтому к тому моменту, когда грузинские войска начали штурм Цхинвали, передовые части российской армии уже входили в Рокский туннель. Утратив фактор внезапности, Саакашвили потерял даже минимальные шансы на успех. Разумеется, американцы не вмешались.
Тем не менее, в своем интервью CNN 28 августа 2008 года Владимир Путин заявил, что «Республиканцы в Белом доме способствовали нападению Грузии на Южную Осетию, дабы поднять рейтинг кандидату от Республиканской партии Джону Маккейну». Едва ли Путин лукавил, хотя очевидно, что у Маккейна не было никаких шансов выиграть президентские выборы в разгар финансового кризиса. Так же как и Саакашвили, он понял заявление Буша буквально.
Весной 2009 года Медведев встретился с недавно вступившим в должность президентом США Обамой. Целью встречи была «перезагрузка» вконец испорченных российско-американских отношений. Внешне результаты встречи были более чем пристойными. Была достигнута окончательная договоренность о вступлении России в ВТО, было принято решение начать переговоры по новому документу по Стратегическим наступательным вооружениям… Но по своему духу эти переговоры были гораздо ближе к советско-американским встречам времен Холодной войны, чем к дружеским встречам Ельцина и раннего Путина с американскими президентами.
В нулевые экономика России быстро развивалась. Интернет-провайдеры и операторы сотовой связи росли как грибы после дождя, начиная с середины 90-х. Еще раньше возникли тысячи мелких банков. По сути это не были кредитные учреждения, а скорее расчетные центры, в которых в относительной безопасности можно было хранить свои деньги. Но именно экономический бум начала нулевых создал массовый спрос на телекоммуникационные и финансовые услуги. Это привело к стремительному процессу концентрации капитала. С тех пор число банков сократилось на порядок, а концентрация капитала в сфере услуг сотовой связи еще в нулевые привела к появлению «большой тройки».
Этот процесс не ограничивался российским рынком, а распространился на Украину, Беларусь, Армению, Казахстан, где стали возникать «дочки» крупнейших российских операторов сотовой связи и банков. Это была самая заметная часть экспансии российского капитала на соседние страны. Разумеется, этот капитал был не вполне российский: акции всех этих компаний торговались на бирже, да и зарегистрированы они были не обязательно в России, но так устроены все современные ТНК. В любом случае, бизнес управлялся из Москвы.
Следствием развития этих отраслей стал спрос на программистов, бизнес-аналитиков и менеджеров. Еще раньше качественная советская система образования в сочетании с неспособностью большей части промышленных предприятий платить конкурентную зарплату наполнила рынок квалифицированными и достаточно дешевыми специалистами. Сочетание этих факторов стимулировало развития сектора IT, в том числе экспортно ориентированного и с иностранным участием. Этот растущий рынок квалифицированной рабочей силы, как известно, имеет некоторые особенности. Прежде всего, это часть общемирового рынка рабочей силы. Тут есть два фактора. С одной стороны, развитые капиталистические страны охотно нанимают специалистов из Китая, Индии, Мексики, России, которые обычно не обременены образовательными кредитами, не могут свободно менять место работы, и значит — готовы работать за меньшие деньги, чем местные специалисты, при этом заработки обычно существенно выше их заработков на родине. Другой фактор — аутсорсинг, вынос части разработки в страны с более дешевой рабочей силой. Оба эти фактора увеличивают спрос на рынке рабочей силы, что ведет к повышению средней заработной платы в отрасли и еще большему росту зарплат в верхних децилях.
В отличие от классической рабочей аристократии начала XX века, привилегированное положение которой являлось следствием международного разделения труда, здесь мы имеем обратную ситуацию. В условиях заниженного курса национальной валюты работники, получающие зарплаты в долларах (или их эквиваленте, как это было принято в нулевые), оказываются в выгодном положении. По паритету покупательной способности их зарплата выше, чем в отраслях с локализованным рынком рабочей силы. Новая рабочая аристократия (назовем ее для определенности компрадорской) неразрывно связана с глобализацией рынка рабочей силы, тщательно регулируемого империалистическими странами. И если классическая рабочая аристократия политически всегда идет в хвосте национальной буржуазии, то компрадорская рабочая аристократия, напротив, политически связана с контролирующими рынок рабочей силы империалистическими державами.
Это является следствием сервисного характера «новой экономики», технологически, экономически и даже культурно подчиненной Западному империализму. В маргинально-выраженной форме все это можно отнести к новому поколению творческой интеллигенции, «производящей культуру» для платежеспособного компрадорского рабочего класса.
В России сырьевая компрадорская буржуазия ранее никогда не могла (и даже не пыталась) политически вести за собой работающий на нее пролетариат. В отличие от Венесуэлы, где рабочие-нефтяники выступили против Чавеса на стороне бюрократии PDVSA и связанной с ней компрадорской буржуазией. Но это совершенно не так в случае «новой» буржуазии в секторе IT, которая успешно установила и долгое время поддерживала культурную гегемонию над своими наемными работниками.
Таким образом, к концу нулевых годов в России сосуществовали три типа экономики. Прежде всего, экспортно ориентированная сырьевая экономика: добыча, переработка и транспортировка нефти и газа черная и цветная металлургия, добыча и синтез минеральных удобрений. Опираясь на поддержку масс, Путин смог арестовать или изгнать из страны олигархов, не пожелавших отбросить политические амбиции, поставив сырьевые отрасли под контроль государства. Во-вторых, сервисная экономика и, в-третьих, старая, изрядно деградировавшая постсоветская экономика: энергетическое и тяжелое машиностроение, станкостроение, авиационная промышленность. Также в стране действовали многочисленные сборочные производства западных, корейских и японских производителей, но они никогда не были политически субъектны.
Президентом Путина сделали олигархи-компрадоры, и первые два его президентских срока были борьбой с ними за политическую самостоятельность. Для этого Путин вынужден был апеллировать не только к мелкой и средней буржуазии, но и непосредственно к рабочему классу. До определенного момента этот процесс не носил публичный характер. Для Путина сохранение имиджа России как страны, привлекательной для инвесторов, всегда было приоритетом. Кризис 2008-2009 годов изменил эту ситуацию. Падение цен на алюминий привело к остановке производства на глиноземном и цементном заводе в Пикалево в октябре 2008 года. В мае массовая безработица из-за остановки производства и паралич коммунальной инфраструктуры привели к массовым протестам в этом небольшом промышленном городе Ленинградской области. 20 мая группа рабочих ворвалась в мэрию города во время заседания рабочей группы областного правительства, а утром 2 июня сотни рабочих перекрыли автомагистраль Новая Ладога–Вологда. На протяжении 10 лет для Путина было принципиально важно никогда не уступать организованным действиям рабочих, но времена поменялись. Путин прилетел в Пикалево на вертолете и устроил «торжественную порку» одному из самых богатых и влиятельных олигархов России — Дерипаске. Стало окончательно ясно — бонапартистский режим окончательно сформировался, олигархи находятся под политическим и финансовым контролем.
Но неожиданно для Путина парламентские и президентские выборы 2011-12 годов не оказались для режима легкой прогулкой. Экономический кризис 2008 года ударил не только по добывающей промышленности, но также и по работникам «новой» экономики с их долларовыми ипотеками и неустойчивой занятостью. Была подорвана непоколебимая прежде уверенность этой социальной группы в светлом будущем путинизма. Начался процесс стихийной протестной политизации этих прежде совершенно аполитичных людей. Из-за перманентного политического кризиса «Яблока» и, шире, либеральных политических партий, долгое время политическое выражение этих настроений носило откровенно маргинальный характер, вроде Либертарианской партии России. Атомизация, полное отсутствие профсоюзов и рабочей солидарности в этой социальной группе привели к тому, что затяжной процесс внутреннего брожения носил скрытый характер.
Когда летом 2011 года либералы в очередной раз начали кампанию набора наблюдателей на парламентские выборы, то неожиданно для всех она вызвала массовый энтузиазм. Ее ядром стал либерально настроенный «новый» пролетариат, но как только протесты выплеснулись на улицы мегаполисов, в протест были вовлечены также массы студенческой молодежи с много более левыми взглядами, чем мейнстрим движения. Это движение потерпело поражение прежде всего из-за того, что было не понято и не принято «старым» рабочим классом в промышленности.
Перед выборами 2012 года Путин представил свою новую экономическую программу8. В отличие от либеральной «Стратегии-2020» от 2008 года, плода коллективного творчества полностью оторванных от реальной экономики системных либералов, новый документ был четко ориентирован на преодоление технологического отставания и инновационный рост российской экономики. Проблема оттока капитала была связана с возникновением Таможенного союза (созданного полутора годами ранее) и единого экономического пространства, а также сложностью проникновения на внешние рынки. На фоне ритуальных заклинаний о свободном рынке был обозначен курс на восстановление конкурентоспособности «старой» советской индустрии. На фоне политического кризиса и, как реакции режима, наступления на демократические права, публикация этого документа оказалась почти незамеченной. По крайней мере, по сравнению с распиаренными «Стратегиями». Но именно этот документ определил внешнюю политику России на ближайшие годы.
Чем был вызван этот поворот Путина? Здесь есть целый ряд факторов. Прежде всего, мировой экономический кризис показал, насколько сырьевая модель подвержена конъюнктуре рынка. Второй фактор — «сланцевая революция» — внедрение технологии наклонно-направленного бурения с многостадийным гидроразрывом пласта, которое привело к стремительному росту добычи нефти и природного газа в США. В 2009 году США обогнали Россию по объемам добываемого газа. Стало ясно, что по мере строительства заводов по сжижению природного газа цены на него в среднем будут снижаться. В-третьих, успех Китайской модели. Именно в это время при сохранении темпов роста меняется структура китайского экспорта, который становится все более высокотехнологичным. По демографическим причинам Россия никогда не могла конкурировать с Китаем в конвейерной сборке, но теперь пример Китая показал, что можно искать свои ниши в мировом рынке высоких технологий.
Наконец, кроме экономических, были и политические причины. Во время протестов 2011 года Путин не почувствовал поддержки ни со стороны уцелевших олигархов-компрадоров, ни со стороны капиталистов «новой» экономики. В то же время, менеджмент и бизнес в «старых» постсоветских отраслях твердо поддержал Путина и, в некоторой степени, смог мобилизовать на его поддержку своих рабочих. Наиболее известной стала прямая линия рабочих нижнетагильского «Уралвагонзавода» в ходе предвыборной кампании Путина. Хотя здесь, разумеется, был элемент постановки, не стоит пренебрегать страхом рабочих перед угрозой либерализации экономики, с которой они уже столкнулись в 90-е. Таким образом, Путин был заинтересован в том, чтобы опереться на эту, более лояльную ему часть общества, включающую в себя наряду с бюрократией как часть буржуазии, так и непропорционально большую часть промышленного пролетариата.
Но даже больше чем китайский, Путина привлекал опыт Беларуси. В 2012 году рост ВНП по ППС составлял по сравнению с 1990 годом: 20% в России, -21% (падение) на Украине и 109% в Беларуси. Именно эти проценты не давали покоя Путину и части украинской политической элиты. Как же так получилось?
В Беларуси денег было даже меньше, чем на Украине, и единственной альтернативой реставрации элементов плановой системы была полная деиндустриализация. Собственно, это и произошло к 1995 году, когда душевой ВНП по ППС был ниже $6000, примерно на уровне аграрной Молдовы (без Приднестровья). В СССР Беларусь специализировалась на электронике, станкостроении, транспортном машиностроении и химической промышленности. Все эти отрасли в убывающей последовательности столкнулись с жесткой конкуренцией на мировых рынках, в том числе на рынках стран СНГ. Кроме того, они были тесно завязаны на поставки комплектующих из России.
Выиграв выборы летом 1994 года, Лукашенко в значительной степени восстановил функции Госплана и Госснаба. Централизованные государственные инвестиции стали основой модернизации. Если термин «государственный капитализм» вообще имеет право на жизнь, то он более всего применим к Беларуси Лукашенко. Структура собственности была размыта до такой степени, что государственная статистика до сих пор не разделяет крупные сельскохозяйственные предприятия по форме собственности, все они проходят как просто «организации».
Известно, что такая структура — сочетание госсектора с малым и средним бизнесом — является дестабилизирующим фактором за счет коррупции и хищений. Стремление директоров к теневой приватизации госсобственности неизбежно имеет и политическое выражение в виде либеральных политических тенденций. Именно поэтому такая экономическая система несовместима с представительной демократией. Единственным способом сохранения ее устойчивости является авторитарная политическая система с жестким подавлением оппозиции.
Парадоксальным образом наиболее открытый западному капиталу Казахстан и самая «закрытая» Беларусь на протяжении многих лет были самыми авторитарными государствами «большой постсоветской четверки». Причем подавлялось политическое выражение интересов всех классов, включая организованный в профсоюзы рабочий класс. И если для Назарбаева это прежде всего был вопрос сохранения «инвестиционной привлекательности» в глазах иностранного капитала, то на заре своей президентской карьеры Лукашенко столкнулся с мощными и неподконтрольными властям белорусскими профсоюзами, прежде всего БКДП. Начиная с забастовки машинистов метро в Минске 1995 года он вел последовательную борьбу с профсоюзами, включая зачастую и постсоветскую ФПБ, которая в конечном счете была превращена им в чисто номинальную организацию.
Конечно, у «белорусского чуда» были объективные предпосылки: прежде всего открытый российский рынок и затем цены на энергоносители близкие к внутрироссийским. Но ведь все это относилось до определенного момента и к украинским предприятиям и, тем более, к российским. Да, в Беларуси зарплаты были ниже российских, но Россия славится дисперсией уровня зарплат по регионам, почему нельзя было развивать производство там?
Рост по «белорусской» модели имел, как выяснилось в середине десятых годов, объективные пределы. Падение качества российских комплектующих и замена двигателей на европейские, крайне затруднило конкуренцию с китайскими тракторами и грузовиками. Но это стало очевидно для всех много позже.
Основным отличием белорусской экономики от российской была даже не столько структура собственности, сколько структура кредитования. На протяжении многих лет российская банковская система славилась своим либерализмом. Задача регулятора сводилась прежде всего к предотвращению умышленных банкротств. На макроскопическом уровне правительство боролось с неизбежной для страны-экспортера нефти «голландской болезнью» за счет создания резервов, но у банков всегда были клиенты, готовые брать кредиты под большой процент. Помимо «нефтянки» это были оптовые торговцы, строители, получающие сверхприбыли за счет земельной ренты, торговцы с их быстрым оборотом. Наконец, банкиры постоянно играли на волатильном курсе рубля, используя многочисленные инсайды в правительстве и Центробанке. Даже кредитование промышленности носило зачастую хищнический характер, когда банки кредитовали промышленные предприятия под высокие проценты, под залог земли или недвижимости, а потом банкротили их и продавали деньги под редевелопмент. В соответствии с личными указаниями Путина, Правительство могло заставить банки давать льготные кредиты под крупные инвестиционные проекты, но это не могло работать как система. В масштабе России Министерство экономики не могло выполнять тот объем функций, которое оно выполняло в Беларуси.
Второй проблемой, особенно в высокотехнологичных отраслях, был разрыв технологических цепочек. Многие предприятия обанкротились и исчезли, другие, не имея долгое время заказов, сократили номенклатуру продукции. Попытки решить эту проблему за счет использования импортных комплектующих, обычно более дорогих, повышали себестоимость продукции, делая ее менее конкурентоспособной. Именно попытка решить эту проблему заставляла российских промышленников и чиновников смотреть на Украину, где к началу 10-х годов сохранилось большое количество машиностроительных предприятий. Пусть зачастую и простаивающих.
Это относилось и к третьей проблеме: дефициту квалифицированной рабочей силы. Поскольку украинское машиностроение большей частью простаивало, то трудовая миграция из Украины в Россию составляла в 2008–2012 годах по разным оценкам от 500 тысяч до 2 миллионов человек. Причем в отличие от миграции в страны ЕС значительную их часть составляли квалифицированные промышленные рабочие.
С точки зрения бизнеса было бы гораздо проще восстановить промышленные связи с украинскими предприятиями для совместного выпуска высокотехнологичной продукции. Тем более, такие примеры были в предшествующий период. Достаточно вспомнить совместный российско-украинский проект «Морской старт» по выводу на геостационарную орбиту спутников украинскими носителями «Зенит-2» с российской плавучего космодрома. «Вертолеты России» использовали двигатели запорожского объединения «Мотор Сич», многие компоненты которых производились в России. Также был глубоко интегрирован с российскими предприятиями харьковской «Турбоатом». Но на этом пути оказались серьезные проблемы. Главная из них — таможня. Ввоз комплектующих может облагаться таможенными пошлинами, без возврата НДС никакое промышленное производство в сегодняшних реалиях невозможно. С точки зрения бизнеса естественным решением этого вопроса было бы вступление в Таможенный союз ЕАЭС, зону свободной торговли России, Казахстана, Республики Беларусь, Армении и Киргизии.
Не менее, а может быть и более важным был вопрос о стандартизации. Переход от советских стандартов технической документации и номенклатуры к европейской и неизбежное изменение номенклатуры деталей требовало тщательного пересмотра технологических цепочек и большого объема работы с неясной перспективой.
В 2011 году экспорт Украины в страны Таможенного союза составлял $22,7 млрд., а во все европейские (в политическом смысле) страны — $17,4 и в США $1 млдр. Альтернативой выступало Соглашение об ассоциации между Украиной и ЕС. Чисто арифметически вступление в Таможенный союз было более выгодно для Украины, оно охватывало как промышленную, так и сельскохозяйственную продукцию (например, мясо птицы). Кроме того, из-за соответствия системы стандартов не было проблемы с сертификацией промышленной продукции, поскольку сама по себе евроассоциация не означала подписания соглашения об оценке соответствия промышленной продукции (АСАА) с Украиной.
Однако, если мы посмотрим на структуру экспорта, то увидим, что экспорт продукции машиностроения в Россию приходился почти исключительно на Восточную Украину, и — если отбросить частный «Мотор Сич», на государственные предприятия, которые, впрочем, имели мощнейшее лобби в Верховной Раде. Им противостояли металлурги — производители стального проката. Украина экспортировала в 2012 году примерно 80% производимого в стране проката. Между тем, стальная олигархия — самая влиятельная политическая сила на Украине. Для них российский бизнес не партнеры, а прямые конкуренты. Раздел прошел по многим отраслям бизнеса. Первое время борьба шла в Верховной Раде.
Итак, Украина нужна была российскому промышленному капиталу. Осталось ответить на более сложный вопрос — зачем она Евросоюзу или, говоря прямо, Германии? Очевидный ответ — дешевая рабочая сила, но для того, чтобы привлекать ее в ЕС, не нужна никакая евроассоциация. Напротив, «безвиз» традиционно выступал в качестве морковки, которая должна была стимулировать украинцев поддержать евроассоциацию. «Отверточная» сборка? Сейчас даже внутри ЕС есть страны с низкими зарплатами и лучшей логистикой. Рынок сбыта? Это утверждение ближе к истине, но Украина бедная страна, большей части ее населения недоступны европейские товары.
По большому счету ликвидными активами Украины остаются ее черноземы, энергетика, прежде всего атомная, и черная металлургия в сочетании с большими квотами на выброс углекислого газа. Чем ближе страна к ЕС — тем больше в ней посевов рапса и подсолнечника. Трудно найти сельскохозяйственные культуры, сильнее истощающие почву. В 2012 году эксперты оценивали допустимые с точки зрения севооборота и сохранения плодородия почвы посевные площади подсолнечника в 3,9 млн. га., в 2021 году им было занято 9,5 миллиона гектаров, при фактическом уменьшении общей площади посевных площадей после 2014 года.
Ликвидация атомной энергетики в Германии и рост цен на природный газ повысили интерес германского капитала к Украине, которая является крупным экспортером электроэнергии за счет построенных еще в советское время атомных электростанций и днепровского каскада. Также к «зеленой повестке» относится перспектива развития на достаточном удалении от европейских «зеленых» металлургии и химической промышленности, тем более что методика подсчета квот на выбросы парниковых газов базируется на уровне 1990 года, когда украинская промышленность функционировала в гораздо больших объемах.
Украина начала переговоры о заключении Соглашения об ассоциации с Европейским союзом в 2007 году при президенте Ющенко, когда никакого Таможенного союза еще не существовало. К ноябрю 2010 года оно было готово, и Янукович, недавно выигравший президентские выборы, был готов его подписать.
Но тут на Украине против Юлии Тимошенко в очередной раз было возбуждено уголовное дело, и еврочиновники сами стали затягивать подписание с целью давления на суд. После того как Тимошенко была осуждена, переговоры продолжились, и 30 марта 2012 года Соглашение было парафировано главами делегаций Украины и Евросоюза. Заметим, через два месяца после того, как Путин изложил свое новое видение российской и, как выяснилось впоследствии, украинской экономики. Реакцией на российско-украинские консультации по вопросу экономической интеграции стало заявление Президента Еврокомиссии Баррозу: «Нужно четко сказать, что нельзя одновременно быть членом Таможенного союза и иметь углубленную зону свободной торговли с Европейским Союзом. Это невозможно».
В мае 2013 года Путин встретился с Януковичем и настойчиво рекомендовал ему рассмотреть возможность вступления Украины в Таможенный союз. Кроме некоторого количества «пряников» у Путина был припасен и кнут: он завил, что «с 2015 года… свободное движение [рабочей силы] будет только для стран Таможенного союза». Это не помешало Кабинету министров Украины единогласно одобрить проект Соглашения об ассоциации с Европейским союзом 18 сентября. В октябре уже Путин заявил, что в случае создания ассоциации с ЕС Украина не сможет присоединиться к Таможенному союзу. Украина оказалась перед непростым выбором. Поняв, что стоит поторопиться, 23 октября Европарламент принял резолюцию, которой рекомендовал подписать Соглашение об ассоциации с Украиной и дал согласие на его частичное применение без завершения ратификации.
Давление на Януковича шло с разных сторон. Социологические опросы показывали, что курс на Евроинтеграцию убивает электоральную поддержку Партии Регионов и лично президента. С 2010 года его рейтинг упал с 71-90% до 23% на востоке страны и с 70% до 21% на юге. 11 ноября Федерация промышленников Украины направила открытое письмо президенту страны с просьбой отложить подписание соглашения об ассоциации с Евросоюзом, поскольку после подписания этого договора продукция целого ряда промышленных предприятий Украины станет неконкурентоспособной. 14 ноября президент Украины Янукович заявил, что у правительства Украины нет денег для модернизации предприятий в соответствии с техническими стандартами ЕС. Это можно было понять и как отказ, и как предложение дать денег. Вице-премьер Украины Юрий Бойко заявил, что переговоры об ассоциации будут приостановлены до тех пор, пока не разрешится вопрос о предоставлении со стороны Евросоюза компенсаций от потерь Украины, которые могут произойти от снижения торговли с РФ и другими странами СНГ в случае подписания Украиной этого соглашения. Ходили упорные слухи, что Украина ожидала от ЕС списания долгов и предоставления новых кредитов. Но не получила их.
22 ноября ЕС отклонил предложение украинского правительства провести переговоры в трёхстороннем формате Евросоюз — Украина — Россия, а 15 декабря Комиссар по вопросам расширения Европейского союза Штефан Фюле сообщил, что руководство ЕС приостанавливает переговоры с Украиной по соглашению об ассоциации. Позже премьер-министр Украины Николай Азаров утверждал, что Штефан Фюле во время переговоров неоднократно угрожал ему сменой украинского правительства, если данное соглашение не будет подписано.
Янукович, конечно, понимал, что его решение будет иметь политические последствия, в том числе «на улице». Как минимум дважды в 2004 и 2007 годах он терял власть на фоне уличных акций оппозиции. С другой стороны, уже в качестве президента, он в 2010 году он смог выстоять против «Налогового Майдана» предпринимателей, а в 2012 — против «Языкового майдана» украинских националистов.
По данным социологических опросов, участие Украины в Таможенном союзе поддерживало 32,5% граждан Украины, а вступление Украины в ЕС (что могло оказаться далекой перспективой) — 49,1% опрошенных. Это был не критический перевес, но даже важнее было, что большую часть украинцев этот вопрос не очень интересовал.
Первый митинг на Майдане Незалежности 21 ноября в Киеве собрал от 1 до 2 тысяч человек, главным образом политических активистов. Оппозиция установила на площади несколько десятков палаток. Первый массовый митинг («Народное вече») состоялся в воскресенье 24 ноября и собрал 50 тысяч участников. Много, но не 500 тысяч, как в 2004 году. Лишь в ночь на субботу 30 ноября, когда «Беркут» жестоко разогнал палаточный лагерь, протесты стали действительно массовыми и ожесточенными. Опасаясь ответственности, Порошенко обвинил участников нападения на Администрацию Президента в том, что они провокаторы, после чего ему пришлось бежать с импровизированной сцены. Оппозиция потеряла контроль над движением.
Фундаментальная причина успеха Евромайдана — настроение молодежи. Если в 2004 году молодежь выходила на улицы для того, чтобы изменить Украину, то в 2013 — нередко для того, чтобы уехать. В лучшем случае, чтобы им не мешали жить так, как они живут сейчас. На Украине разрыв в доходах между работниками новой «сервисной» экономики — программистами, тестировщиками, менеджерами, скрывающимися под размытыми терминами «специалисты» и «руководители», и рабочими и инженерами в промышленности — даже больше, чем в России. Глобализация рынка труда накрепко связала их интересы с интеграцией Украины в Европу. И эта социальная группа — прежде всего молодежь. То же самое можно сказать про студентов, значительная часть которых, особенно гуманитарии из «Могилы» и Универа, планировала продолжить обучение в Центрально-Европейском университете в Будапеште или в Западной Европе. Олицетворением последней группы стал киевский художник Олекса Манн, нарисовавший знаменитый плакат: «Я девочка! Я не хочу в ТС! Я хочу кружевные трусiки i в ЕС!», — содержит отсылку на широко обсуждавшийся в те годы (но так и не осуществленный) запрет на импорт в страны Таможенного союза женских трусов из некоторых видов синтетических материалов. Интересно, что текст на плакате был написан не на украинском, а на слегка украинизированном русском языке.
Это была не единственная группа молодежи, вовлеченной в протесты. На протяжении многих лет вокруг футбольных клубов формировалась молодежная субкультура, за редким исключением, ультраправых взглядов. Футбольные стадионы повсюду в Европе притягивают к себе правых скинхедов. В Восточной Европе, где больше социальных проблем, это явление выражено еще сильней. Особенностью Украины было лишь то, что движение ультрас попало под влияние украинских националистов даже в преимущественно русскоязычных городах, таких, как Симферополь и Донецк. Для тысяч молодых молодых людей футбол и «околофутбол» стали способом преодоления атомизации. Сперва это естественное стремление к празднику, которым становится каждый матч, затем ощущение единения, сплочения плечом к плечу, требует и общих врагов.
Консолидация фанатов началась уже в первые дни протестов, причем центрами кристаллизации стали ультраправые группировки «Тризуб», «Патріот України» и партия «Свобода», лидер которой Олег Тягнибок первое время дистанцировался от радикалов. Получившийся в результате довольно разнородный блок получил известность как «Правый сектор». Общей чертой вошедших в него групп была готовность к самым решительным действиям. Несмотря на то, что общая численность «Правого сектора» никогда не превышала нескольких сотен, блок сыграл ключевую роль в уличном противостоянии с властями. Имевшие большой опыт уличных драк «ультрас» стали штурмовыми отрядами Майдана, забрасывая бутылками с горючей смесью солдат внутренних войск и пытаясь штурмовать административные здания. Так они старались спровоцировать руководство «силового блока» в правительстве на ответные действия против участников протестов.
Успех Евромайдана критически зависел от единства политически разнородных сил: либералов и ультраправых националистов. В отличие от ультраправых с их единой идеологией, восходящей к 30-ым годам XX века, либералы были представлены на Майдане широким идейным спектром: либертарианцы, различные группы правых анархистов, умеренные националисты, «зеленые», различные феминистские группы и социал-демократы. Хотя они разделяли конечную цель движения — вступление в ЕС, но испытывали естественный дискомфорт, сражаясь плечом к плечу с людьми, которые еще недавно нападали на их мероприятия, разгоняли гей-прайды, устраивали драки на стадионах с немногочисленными ультрас-антифа. Впрочем, прошедшее время тут не вполне применимо — как известно, ультраправые, которые полностью контролировали силовую часть Майдана, так и не позволили создать «анархистскую сотню». Что же касается более левых элементов, то они откровенно прятались от «нациков» на периферии Майдана. Тем не менее, либералам и националистам удалось найти точку соприкосновения. Ей стал антикоммунизм.
Национальная политика руководства СССР была различной в разные периоды. Были несколько заходов «украинизации», когда для работы на руководящей должности требовалось знание украинского языка, были периоды преследований даже умеренных украинских националистов, но даже тогда знание украинского языка было плюсом в карьерном росте. Была коллективизация, бюрократические перегибы в ходе которой действительно привели к гибели сотен тысяч украинцев (равно как и казахов, и русских). Но наибольшее число погибших было на Востоке Украины. Вспоминать же о «голодоморе» больше всего любят политические силы, популярные на Львовщине, которая в то время и вовсе была частью Польши.
Если историческая память так важна, то можно вспомнить, что бандеровское движение возникло как национальное движение против польской колонизации «Новых Кресов». И ожесточение с обеих сторон было ничуть не меньше, если не больше, чем в последующей борьбе с советской властью. Достаточно вспомнить «Волынскую резню», о которой так хотели бы забыть нынешние украинские власти. Тем не менее, антипольские настроения совершенно маргинальны среди украинских правых. Хорошо, это «дела давно минувших дней». Но и вооруженная борьба с бандеровским подпольем — далекое прошлое. На протяжении нескольких десятилетий, начиная с конца 50-х годов, руководителями советского государства были выходцы с Украины. Украинцы были широко представлены в Политбюро ЦК. В конце концов, Крым, на территории которого в то время украинцы были незначительным этническим меньшинством, Украине передал Генеральный секретарь ЦК КПСС. Очевидно, во время приступа украинофобии. Интересно, что памятники многочисленным русским царям и царедворцам, которые в своей массе действительно проводили имперскую политику, начали демонтировать совсем недавно, через много лет после того, как на контролируемой правыми части Украины не осталось ни одного памятника Ленину.
Ненависть националистов и либералов ко всему советскому — это не ненависть к сталинским ошибкам, перегибам и искажениям ленинской национальной политики. Нет! Это ненависть к тому самому пролетарскому интернационализму, который только и мог освободить украинскую культуру от гибели и деградации. К той политике, которая, в случае даже не самой последовательной реализации, не оставила украинским националистам никаких шансов как в 20-е, так и в 50-е годы.
Марксистский анализ может ответить на многие политические вопросы, но у него есть пределы. В критические моменты истории бывают ситуации, когда на короткое время роль личности в истории приобретает решающее значение. Иногда — и это удача для историков, ее творцы, как Троцкий или Черчилль, успевают оставить воспоминания. Чаще нам остается лишь догадываться о мотивации тех или иных поступков.
В кремлевском нарративе Путин, возмущенный нарушением договоренностей и обеспокоенный судьбой русскоязычного населения Крыма, принял решение 22 числа, в киевском — его целью была аннексия Крыма независимо от исхода борьбы в Киеве. Оба утверждения почти наверняка ошибочны. С одной стороны, российская бюрократическая машина не может провернуться не только за три дня, но и за неделю — операция готовилась заранее, но это совершенно не значит, что окончательное решение было принято до бегства Януковича. Внешнеполитическая и экономическая цена аннексии была ожидаемо велика.
Задним числом легко списать все издержки на внутриполитический эффект «Русской весны», который вознес личный рейтинг Путина до фантастической отметки в 84%. Конечно, для этого были объективные предпосылки. В советские годы Крым был излюбленным местом отдыха, в частности семейного. У многих россиян с ним были связаны ностальгические воспоминания. Передача Крыма Советской Украине Хрущевым часто фигурировала как образец его волюнтаризма. Хотя в действительности передача территорий из одной республики в другую была в СССР до некоторого момента довольно распространенной практикой.
Есть и другая сторона медали. В 90-е годы крымскую тему поднимали, наверное, все организации патриотического толка, многие популярные политики, включая мэра Москвы Лужкова. При этом они опирались на известные социологические опросы ВЦИОМ и Левады: возвращения Крыма желали от 77% опрошенных россиян в 1998 году, до 85% — в 2008, но при лишь 9% россиян считали возможным использование для этого военной силы.
Однако главный аргумент против аннексии Крыма — неизбежность «потери» Украины в этом сценарии. Путин был на большей части Украины популярным политиком. В стране не раз побеждали его жесткие политические противники, но каждый раз это заканчивалось разочарованием в прозападных политиках и голосованием большинства за партии, открыто поддерживаемые Путиным. Присоединение Крыма к России должно было положить конец этому «перетягиванию каната». Между тем с политической, экономической и даже военной точки зрения совершенно невозможно сравнивать значение Крыма и Украины в целом. С политической точки зрения аннексия была скорее признанием поражения в борьбе за Украину, чем триумфом. Решение могло быть принято лишь в тот момент, когда у Путина возникло ощущение, что Украина и так окончательно потеряна.
С точки зрения российского крупного капитала, потерявшего свои активы на Украине в 2014 году, аннексия Крыма была безумной авантюрой, результатом которой стали экономические санкции и стагнация экономики. Путин, вероятно, предвидел это, но своими действиями он смог убить сразу двух зайцев: во-первых, вернуть себе массовую поддержку россиян, испуганных Майданом и воодушевленных крымским референдумом, и во-вторых — начать репатриацию капитала в Россию и в условиях санкций, которые ограничили доступ к дешевому иностранному капиталу,
Признание права народов на самоопределение не означает прогрессивности любых сепаратистских или, напротив, ирредентистских движений. Мы, коммунисты, можем открыто сказать то, что буржуазные политики прячут за недомолвками и манипуляциями. 100 лет назад, после Первой мировой войны, они по крайней мере находили в себе мужество разрешить народам Европы (и только Европы) определять принадлежность к той или иной нации на основе плебисцитов. Сегодня они используют лживую пропаганду буржуазных СМИ, для того чтобы формировать так называемую гуманитарную повестку в интересах крупного капитала.
Для нас, коммунистов, определяющим в любом национальном движении является его классовый аспект. Если движение мобилизует пролетариат, который выступает под коммунистическими лозунгами, то оно является прогрессивными, пусть даже коммунистические элементы терпят в конечном счете поражение. Мы не можем и не должны исходить из послезнания.
И здесь есть огромная разница между Крымом, который с самого начала полагался на имперскую Россию, и Донбассом, где шахтеры и рабочие тяжелого машиностроения пытались «штурмовать небо».
Протесты в трех регионах Восточной Украины: Донецке, Луганске и Харькове с самого начала не были однородны. В Донецке и, особенно, Луганске, где Коммунистическая партия пользовалась большим влиянием — именно ее активисты стали политическим ядром сопротивления антикоммунистическому блоку крайних националистов и либералов, захвативших власть в Киеве. Речь идет не о партийных бонзах, а о рядовых членах, о секретарях районных организаций партии. В этих пролетарских по своей природе регионах очень рано проявилась способность рабочего класса к самоорганизации. В отличие от героизированного западными СМИ Майдана, баррикады, построенные шахтерами, металлургами и металлистами у городских администраций Донецка и Луганска еще ждут своего Жюля Валлеса, чтобы поделиться с ним рассказом о тех днях.
Эти республики победили и при этом потерпели поражение. Независимость от Украины досталась слишком дорогой ценой. Эта диалектика локальной революции — она либо идет на сделку с одним из империалистических хищников, предав саму себя, либо гибнет без оружия, топлива, блокированная со всех сторон, как Парижская коммуна. Оружие пришло на Донбасс вместе с авантюристами-имперцами, вроде Стрелкова, ряжеными казаками, бесчисленной агентурой ФСБ и ГРУ.
Но многие сражавшиеся этим оружием рабочие были убежденными коммунистами. Как с Донбасса, так и из других регионов Украины и России. Их очень быстро лишили политического представительства. Пропитанные духом и словом социалистического народовластия декларации о независимости республик были забыты. Созданную бывшим секретарем райкома КПУ Борисом Литвиновым Коммунистическую партию ДНР уже осенью не допустили до выборов. В конечном счете коммунистов вынудили присоединиться к КПРФ, которая лишила их политической субъектности. Процесс начался в Донецке, но постепенно дошел и до фронта. По республике прокатилась волна терактов против наиболее известных командиров «первой волны». В результате покушения весной 2015 года погиб легендарный командир луганского «Призрака» Алексей Мозговой, последний из командиров, открыто критиковавший буржуазные контрреформы руководства республик.
В значительно более буржуазном Харькове движение исходно было менее радикальным. Это было рабочее движение по своему составу, но не по своим лозунгам. Лозунги Таможенного союза, экономической интеграции с Россией были своего рода реформизмом, и, как любой реформизм, они не вышли и не могли выйти за пределы пусть стотысячных, но лишь демонстраций.
Народные республики всегда были для Путина «чемоданом без ручки» — он не мог их бросить, потому что это полностью бы уничтожило весь тот политический авторитет, которого он добился внутри России. Их было очень дорого «тащить», и дело тут было не в непосредственной финансовой поддержке республик, а в санкциях и стремительном оттоке капитала.
Путин был готов отдать республики Украине, но не знал, как это сделать9. Второе Минское соглашение было подписано в феврале 2015 года. Россия признала суверенитет Украины над республиками. Особый статус отдельных районов Донецкой и Луганской областей должен был быть закреплен в Конституции Украины, должна была быть проведена амнистия и организованы местные выборы. После этого Украина получала возможность установить контроль над границей с Россией — цель, которой она так и не добилась за год боевых действий. Главным результатом Минских соглашений стало прекращение боевых действий.
Что же получали уже бывшие республики в случае принятия поправок к Конституции:
Политические пункты соглашений не были выполнены. Для того, чтобы начался процесс ликвидации республик, Верховная Рада должна была принять поправки к Конституции. Но любая попытка сделать это привела бы к тому, что крайние националисты, установившие к этому моменту полный контроль над СБУ, Национальной гвардией и армией (что неудивительно, поскольку никто кроме них воевать за целостность Украины особо не рвался и именно они вынесли на себе всю тяжесть войны, понеся при этом большие потери), просто свергли бы правительство и разогнали Верховную Раду.
Первая реакция Запада на аннексию Крыма была достаточно умеренной. Речь шла скорее о политических декларациях, чем реальных попытках нанести ущерб российской экономике. Однако к середине лета 2014 года, когда стало очевидно, что украинская армия не способна подавить сепаратистское движение на Донбассе, политическая линия США и ЕС изменилась. Хотя секторальные санкции сами по себе нанесли ограниченный ущерб российской экономике, возможность крупнейших банков, нефтегазовых и металлургических корпораций привлекать финансы с западных рынков резко сократилась.
Между тем необходимость рефинансировать западные кредиты осталась. Это была ситуация «идеального шторма». Многие западные аналитики предсказывали дефолт наиболее закредитованных российских кампаний. Этого не произошло из-за государственной поддержки. Предложение иностранной валюты на российском рынке снизилось и к концу года курс рубля рухнул в два раза. Это, естественно, привело к инфляции. Как обычно бывает, за кризис заплатили массы. За последующие 7 лет фактические доходы жителей России (с учетом коррекции на рост цен) упали на 10%. При этом зарплаты даже испытали незначительный рост. Снижение спроса обернулось концентрацией торгового капитала и серьезными проблемами для малого и среднего бизнеса.
Путин ответил Европе контрсанкциями. К 2014 году интеграция России в систему мирового разделения труда привела к опережающему развитию экспортоориентированных отраслей сельского хозяйства. Развивались отрасли, требующие минимум переменного капитала. Агропромышленные холдинги, по дешевке скупившие у бывших совхозных рабочих их земельные паи, использовали земельную ренту для получения сверхприбылей, выращивая пшеницу, подсолнечник и ячмень. Запрет на импорт из Западной Европы продуктов с большой добавленной стоимостью стимулировал рост агропромышленного сектора. И, разумеется, этот рост оплатили через рост цен рабочие.
Наиболее заметные перемены произошли в машиностроении. Не имея возможности импортировать оборудование, нефтяные и газовые корпорации вынуждены были повернуться лицом к отечественному машиностроению, которым до этого откровенно пренебрегали. Начался процесс локализации в транспортном машиностроении. Уход из России Ford и General Motors замещался южнокорейскими компаниями.
Секторальные санкции 2014-15 годов не убили экономику России, хотя и привели к снижению ВНП. Это можно сравнить с тем, как малая доза стрихнина или мышьяка, попадая в организм и нанося ему вред, делает его менее восприимчивым к большим дозам яда. Этот эффект сыграл важную роль в последующие годы.
Путинский режим рассматривал 84% поддержки президента, завоеванные в ходе аннексии Крыма, как возможность провести непопулярные в обществе меры социального и политического характера. Прежде всего, это была пенсионная реформа. В России, где, в отличие от многих других стран, можно одновременно и работать, и получать пенсию, такая реформа неизбежно должна была столкнуться с трудностями. На настроения масс также влияла низкая продолжительность жизни мужчин в России, примерно равная новому пенсионному возрасту.
Несмотря на возмущение всего общества, которое выразилось в падении рейтинга доверия Путину примерно на 20%, режим смог локализовать протесты. То, что ФНПР не окажет серьезного сопротивления реформам, было очевидно. Несмотря на небольшую фронду в СМИ, лидеры профсоюза — члены фракции Единой России в Думе — послушно проголосовали за правительственный проект реформы. Точно так же повел себя «Соцпроф» Вострецова. КПРФ, единственная парламентская партия, чья фракция голосовала против проекта, в очередной раз проявила себя как сила, способная слить любой протест в бессмысленный сбор подписей.
Независимые левые группы, включая Марксистскую тенденцию, объединились с отраслевыми профсоюзами из КТР в коалицию «Народ против». К сожалению, лишь в Петербурге, где коалиция называлась «Петербург против», она смогла составить конкуренцию популистам и повести за собой движение. Тактика Единого фронта «Идти отдельно — бить вместе» в очередной раз доказала свою эффективность. Лишь нерешительность руководства КТР, которая в решающий момент проявила пассивность, не позволила движению перейти от уличной активности к борьбе на предприятиях.
В остальных регионах России, контроль за движением остался в руках Навального[^**. Как это обычно бывает у популистов, он использовал движение для продвижения личного бренда и построения вертикально-организованной организации вождистского типа, избегая координации действий с другими группами и тем самым раскалывая движение.
Диктатору всегда выгоднее бороться с отдельным человеком, чем с массовой организацией, построенной на демократических принципах. До тех пор, пока Путин был вынужден оглядываться на западные правозащитные организации и институты, Навальному* удавалось держаться на плаву, критикуя коррупцию и показную роскошь сперва друзей Путина, а потом и его самого. За этой критикой никогда не стояло связной политической или экономической программы. Это была типичная для популиста «критика ради критики».
В буржуазных демократиях такая политика могла дать ему электоральные шансы. В России то, что весь авторитет движения был сосредоточен на одном человеке, лишь упростило задачу палачам режима. Его мужественный, но бессмысленный демарш — возвращение в Россию — мог бы дать Навальному шанс в условиях революционной ситуации. В ее отсутствие он мог привести лишь к его гибели.
Введение института «иностранных агентов», перечней экстремистов, использование давно закончившейся пандемии коронавируса для запрета массовых мероприятий, задержания политических противников их административное и уголовное преследование. Произвол Роскомнадзора и ширящаяся с каждым днем интернет-цензура. Наступления на любые организации, способные оказать сопротивление режиму идет по всем фронтам. Значит ли это, что режим изменил свою природу?
Чем они отличаются? Как указывал Троцкий, фашизм начинается как массовое протестное движение мелкой буржуазии. В условиях кризиса она оказывается зажата между революционно настроенным пролетариатом и крупным капиталом и ищет радикальный выход в создании фашистских банд, вовлекая туда большей частью люмпен-пролетариат. Не имея возможности прийти к власти самостоятельно, она ищет возможность пойти на сделку с крупным капиталом. Для последних это крайняя мера; покуда это возможно, крупный капитал стремится ограничиться классическим бонапартизмом Папена-Шлейхера. Лишь в безнадежной ситуации коммунистической угрозы она подвергает себя риску оказаться в зависимости от фашистских штурмовых отрядов. Троцкий объяснял, что, хотя фашизм имеет в себе элементы бонапартизма, он никак не может быть сведен только к нему.
То, что Путин рассматривает сегодня в качестве инструмента подавления возможного движения рабочего класса Росгвардию, а не Русскую общину, роднит его режим со шлейхеровским, а никак не с фашистским. Массовое движение рабочего класса еще не поставило ребром вопрос о власти, и Путин еще вполне может полагаться на машину буржуазного государства.
Бонапартистский режим — это всегда полицейщина, усиление государства до такой степени, что его начинает бояться даже правящий класс. Хотя вокруг Администрации президента крутится много патриотических «общественных» организаций, но все они — фикция. Кормушка для проходимцев. Путин опирается на бюрократию и армию.
Такой режим кажется вечным, но это не так. Талейрану приписывается фраза: «Со штыками можно делать все, что угодно, только сидеть на них нельзя». Именно поэтому бонапартистские режимы так любят использовать штыки при первой возможности. Атмосфера внешней опасности мобилизует общество, повышая градус истерии. Но перегретый паровой котел с заклиненным клапаном может взорваться в любой момент, если этому сжатому пару не найти применение.
Особенность империалистических войн — стороны не столько заинтересованы в них, сколько не видят возможности их избежать. Внешне кажется, что они пытаются избежать конфликта, но невидимая рука мирового рынка толкает их друг к другу, как служители толкают андабатов на арене римского цирка, пока они не сцепятся в смертельной схватке.
Изоляция путинского режима должна была ослабить его, но сделала лишь опасней и агрессивней. Не имея возможности договориться о достойном месте на мировых рынках, Путин решил добиваться их силой. Стремление американского империализма спровоцировать конфликт в Европе и тем самым облегчить себе конкурентную борьбу при всей своей самоубийственности показалось лучшим выбором из худших. Погрязшая в долгах, разделенная на Восток и Запад Украина? Известно, что война — самый радикальный способ консолидировать расколотое общество.
Воодушевленный примером силового возвращения Грузии в орбиту российской политики Путин рассчитывал на «маленькую победоносную войну». Остальное должны были обеспечить многие миллионы долларов, потраченные на подкуп депутатов Верховной Рады. Воля украинского народа к сопротивлению и решимость британского и американского правительства продолжать войну любой ценой сорвали планы Путина.
Снова, как и в 2014 году, истерическая реакция Путина на срыв казалось бы достигнутых договоренностей вылилась в заявление об аннексии территорий, которые даже не были завоеваны. Эта истерика стоила жизней десятков тысяч российских и украинских солдат. Бессмысленная война, которой нет ни конца, ни края.
Но чем дальше — тем больше людей на фронте и в тылу понимают верность ленинского лозунга: «За мир без аннексий и контрибуций!»
Кризис мировой системы капитализма превращает экономическую конкуренцию в противостояние империалистических лагерей. Это противостояние, которое сопровождается прокси-войнами на мировой периферии, постоянно обостряется. Противоречия возникают всюду. Их разрешение может дать только война, уничтожающая производительные силы и расчищающая пространство для нового витка капиталистической экспансии. Но война между странами, обладающими ядерным оружием, имеет немного смысла. Скорее всего в ней не будет победителя. Будут только мертвые и те, кто завидуют мертвым. Прогноз Розы Люксембург «социализм или варварство» кажется сегодня слишком оптимистичным.
Не желающие умирать империалистические хищники будут искать возможность договориться. Но чем глубже кризис, чем ближе мы подходим к краю бездны, тем дороже цена выхода из кризиса. И заплатить эту цену должен будет рабочий класс. Верхи не смогут управлять по-старому. Низы не могут жить по-старому. В ненавистном, но таком привычном и безопасном мире. Безработица, инфляция, потеря сбережений, жилья — только для того, чтобы сохранить на планете власть капитала. Готовы ли рабочие на такие жертвы? Это риторический вопрос.
До тех пор, пока мы, рабочие, разобщены, мы не способны на сопротивление. Капиталисты и их политические агенты разделяют нас по расам, нациям, гендерам. Они делают все, чтобы мы не сражались против капитала плечом к плечу. Капиталисты, скрипя зубами, готовы терпеть, хотя и не всегда, наше объединение в цеховые профсоюзы, рассчитывая, порой наивно, что смогут лавировать, предлагая подачки квалифицированным рабочим ценой еще большего угнетения разнорабочих-мигрантов. Но есть то, что вызывает у них животный страх — это организованный в партию рабочий класс.
Массовая рабочая партия — это огромная сила и у нее огромная власть; ни одна шестеренка, ни одна турбина не повернутся без участия рабочего класса. Но для того, чтобы сила стала действием — нужна политическая воля. Воля изменить мир. Мы, коммунисты, знаем, что мир меняют не герои. Для нас концентрация воли — это трудящиеся, объединенные общими идеями.
Идеи завоевывают мир, но это не происходит само собой или магической волей ютуба. Идеи — наш анализ окружающего нас общества, понимание его противоречий. Они должны дать нам понимание того, что мы должны делать — это стратегия. Как делать — тактика. Идеи — это наука. Тактика — часто искусство. Теоретический анализ подсказывает нам направления удара — точки, где система не так сильна, как в других местах. Туда нужно бить. Пробовать раз за разом. Пока мы не увидим, как трещит и рушится система.
Наш анализ показывает, что капитализм в очередной раз подходит к тупику своего развития. Социальные и политические потрясения практически неизбежны — однако они совершенно не обязательно должны привести к концу капитализма. Наша цель — придать им коммунистический характер. Уничтожение капитализма требует направления политической воли. Коммунистическая партия должна стать каналом, который направит возмущение, отчаяние и ненависть масс на слом семьи, частной собственности и государства. И наша текущая цель — уловить течение умонастроений и сформировать себя как этот канал.
Наша цель — стать массовой партией рабочего класса. Сейчас мы ее зародыш — люди, объединенные общей идеей и реализующие общую тактику. Но мы чужды всякому партийному фетишизму. Партия — это инструмент, а не культ. Движение вперед невозможно без критики. Критики идей, критики тактики, самокритики партии. Но мы не дискуссионный клуб. Партия нуждается в политическом руководстве.
Тот, кто не владеет в совершенстве оружием критики, никогда не приведет партию к той точке, в которой ведомый этой партией пролетариат приступит к критике оружием. Тот, кто боится критики, не может быть членом подлинно коллективного руководства!
Партии, как и все живое, рождаются, живут, дряхлеют и умирают. Их жизнь — постоянные расколы, слияния и конфликты. Именно такова история большевистской партии до Октября. Но бывает и другая политическая культура. Партии-перестарки с мудрым руководством и аппаратом, защищающим руководство от критики снизу. Первый слой руководства, второй слой руководства и где-то там, под этими слоями — рядовые члены партии, которые платят взносы, продают газеты, аплодируют и… все.
Неспособные завоевать товарищей на основе идей, они делают ставку не на пропаганду, а на агитацию. Агитация позволяет им расти, но этот рост не является кадровым ростом. Новые товарищи имеют другие идеи. Когда кадры становятся меньшинством в собственной партии, идейное единство уступает место бюрократическому контролю. Вместо дискуссий — индоктринирование, вместо теории — идеология. Вместо демократического централизма — культ партийного единства. Такой подход не имеет ничего общего с подлинным ленинизмом, с тем, как настоящий, живой Ленин строил свою партию.
Обычно такое перерождение — болезнь партий, переживших длительную политическую изоляцию. Но бывает и такое, что выросшие на «Кратком курсе истории ВКП(б)» люди начинают строить партию по готовым бюрократическим лекалам. Жалкое зрелище!
Для нас голосование не самоцель. Внутрипартийная дискуссия — не политическая борьба за руководство, это уточнение идей, выработка тактики. Это постоянная работа над теоретическим уровнем товарищей. Никакая демократия невозможна в организации, где большая часть партии не может участвовать в дискуссии из-за низкого теоретического уровня.
Рабочая демократия пролетарского государства, где «каждая кухарка должна учиться управлять государством», не берется из ниоткуда. Это именно то, что Ленин определял как демократический централизм, традиции партии пролетарского авангарда. И эти традиции массовой партии в свою очередь наследуются из небольших активистских групп, из демократических традиций их внутренней политической жизни. Когда Ленин писал о сменяемости чиновников снизу доверху, он говорил о перемене труда, когда депрофессионализация становится диалектическим отрицанием профессионализации!
Партия не существует в вакууме. Нас окружает рабочий класс. Он всюду. На работе, даже на учебе. Это целевая группа нашей повседневной агитации. Как только класс приходит в движение — мы должны быть вместе с ним, вести за собой и радикализовывать протест, для этого мы должны завоевывать авторитет в том числе в экономической борьбе класса.
Мы не должны забывать, что организация класса — наша первостепенная задача. Рабочий класс постоянно выдвигает вперед людей, готовых бороться за интересы класса. Они должны стать членами нашей партии! Но завоевать их непросто — для этого нам нужно расти. И не только качественно — повышая наш теоретический уровень, но и количественно. Мы должны стать из большей частью студенческой группы срезом трудящихся элементов общества, чтобы получить доступ к каждому рабочему протесту!
XX век стал эпохой невероятного развития производительных сил. Современные роботизированные линии могут избавить рабочих от утомительного труда. Но капиталисты, которые нуждаются в живом труде рабочих для получения прибавочной стоимости, создают новые, все более бессмысленные рабочие места. Этот порочный круг, вызванный несоответствием производительных сил и производственных отношений, может быть разорван лишь с уничтожением капитализма и товарной экономики.
Когда предметы будут производиться для непосредственного потребления, окажется, что большая часть производимых сегодня вещей не более чем навязанный рекламой мусор, либо предметы, необходимые индивиду так редко, что могут быть объектом шеринга10. Такие позорные явления, как искусственное и моральное устаревание предметов потребления, останутся в прошлом. Напротив, унификация и планирование производственных циклов в соответствии с жизненным циклом изделий предотвратит бессмысленное использование человеческого труда и загрязнение окружающей среды.
Устранение рынка из системы распределения продовольствия позволит накормить все человечество без увеличения посевных площадей, просто рационально используя наличные продовольственные ресурсы.
Реорганизуя городскую среду, рабочий класс не просто перераспределит пустующее, сдаваемое в аренду и нерационально используемое жилье среди нуждающихся. Он создаст для пожилых людей комфортную среду в прежде депрессивных регионах, обеспечив им качественную медицину в благоприятных природных условиях.
Сокращение рабочего времени не будет означать пустую праздность — введение перемены труда позволит людям развивать свои творческие способности, но также и использовать свои физические силы на пользу обществу. Общественно полезный труд заменит интенсивные физические тренировки.
В полном соответствии с ленинскими принципами управление станет всеобщим делом, каждый будет принимать участие в управлении, хотя никто не будет это делать на исключительной «профессиональной» основе.
В той мере, в которой система распределения будет какое-то время необходима, она станет абсолютно прозрачной и открытой. Дефицит каких-то специальных благ не исчезнет мгновенно, но злоупотребления будут видны в реальном времени всему обществу.
Тюрьмы и иные формы изоляции людей от общества исчезнут вместе с исчезновением частной собственности и отчуждения. Обычные нормы человеческого общежития заменят ненужные более законы.
Миграция в пределах всего земного шара станет нормой жизни. Культурная и экономическая отсталость, сплошь и рядом распространенная в наиболее благоприятных для жизни районах, станет объектом культурной экспансии и революции.
Масштабное преобразование природы, не ограниченное границами национальных государств, широкое использование атомной энергии для терраформирования местности превратит пустыни в процветающие оазисы, что позволит понизить уровень углекислого газа в атмосфере и остановить глобальное потепление.
Освоение космоса перестанет быть делом политиканов, бюрократов или капиталистов. Движение к дальним рубежам станет двигателем дальнейшего развития человечества, также как и генетические трансформации человека как биологического вида.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Да здравствует мировая коммуна!
Принят 6 января 2025 года
Китайские реэмигранты, сыгравшие ключевую роль в создании китайской водородной бомбы и межконтинентальных баллистических ракет.↩︎
Деятельность организации запрещена на территории Российской Федерации решением Верховного суда.↩︎
Аккордно-премиальная система оплаты труда позволяла при существенном перевыполнении плановых показателей работником или бригадой, получать так называемый «аккорд», разовую выплату многократно превышающую ту добавочную сумму, которую получал рабочий на сдельной оплате.↩︎
В 90-е годы хищение и продажа за границу цветных металлов, накопленных на крупных предприятиях, стала одним из путей первоначального накопления капитала.↩︎
«Штурмовщина» — интенсивная, часто сверхурочная работа (с повышенной оплатой) в последние дни отчетного периода (месяца, квартала или года), когда на предприятие поступали все необходимые комплектующие. Упрощение и ускорение технологических цепочек, наряду с усталостью рабочих, вело к выпуску бракованной продукции.↩︎
По иронии судьбы это произошло всего за несколько лет до резкого падения мировых цен на потребительские товары, вызванного выходом Китая на мировые рынки.↩︎
Это видно из ряда рассекреченных в 1999 году документов, хранящихся в Президентской библиотеке Клинтона.↩︎
Владимир Путин: «Нам нужна новая экономика»«Ведомости», 30 января 2012↩︎
Российская Федерация признала независимость ДНР и ЛНР 21 февраля 2022, почти через 7 лет после завершения активной фазы боевых действий.↩︎
Совместного использования.↩︎